И вот еще одна странность: нам-то известно, когда кончится война и кто из сотрудников библиотеки вернется с нее живым, а они – люди, которые некогда посылали запросы в освобожденный Петрозаводск, по сей день остаются в неведении, живы ли их коллеги. И стоит кому-то вновь открыть архивное дело 1/1, как давно отзвучавшие голоса неизменно вопрошают: «Ну, ответьте же вы, наконец!». Порой хочется даже написать на листке: «Дорогой товарищ, на ваш запрос сообщаю, что гражданки Грошникова и Мартьянова благополучно вернулись в Петрозаводск…» и вложить этот листок в архивное дело 1/1. Вдруг письмо каким-то образом найдет адресата, и одна истерзанная душа, наконец, успокоится?

Но есть и «мертвые» документы – это директивы, спущенные из Москвы, напечатанные под копирку, написанные сухим канцелярским языком. Эти бумаги с самого начала были мертвы, но, к великому сожалению, с «расцветом социализма» их становилось все больше, живыми оставались только читательские письма и протоколы читательских конференций.

По прошествии четверти века девяностые годы часто вспоминаются как темные. А они действительно были темными, потому что элементарно денег не хватало на освещение. Фонари светили на улицах через один и еле-еле, и люди приучались ходить с карманными фонариками, потому что в подъездах света тем более не было. Темные они еще и потому, что архивные документы, касающиеся Национальной (еще Публичной) библиотеки РК содержат чистую статистику, цифры, аккуратно вписанные в соответствующие графы, и ничего коме того, ни тебе читательских отзывов, ни протоколов собраний. Остается надеяться только на  самый древний и. как выясняется, самый надежный носитель информации – собственную память и воспоминания библиотекарей, которые работали в те годы в нашей публичке. Помните, как у Брэдбери  читатели пересказывают друг другу книги по памяти? До этого еще не дошло, но девяностые годы прошлого века придется именно пересказывать по памяти, благо, она до сих пор не подводит.

Это было трудное время – да. Но это было и замечательное время. Время неожиданной свободы, о которой классики русской литературы тосковали два века подряд, хотя им-то какой свободы недоставало, они же были помещики, а вот поди ж ты. В воздухе сквозила надежда, что еще немного надо перетерпеть, и вот-вот начнется что-то лучшее, не прежнее по крайней мере. Ведь взяли же и опубликовали Солженицына, Булгакова, Пастернака. Казалось, что теперь и ты, наконец, можешь все, что перед тобой открылся весь мир. И только от тебя зависит, как сложится твоя жизнь. Не от комсомола или партии, а только от тебя. Жить хотелось, и сахар был слаще, хотя и находился в дефиците. Очереди змеились за маслом, 150 граммов масла на каждого члена семьи, до входа в магазин на улице стояли по два часа и еще час –  к кассе. А домой бежали радостные, потому что там ждала книжка! Вот, наконец-то я могу почитать Набокова. Плохо изданного, на серой газетной бумаге, девятым кеглем – из экономии, но буковки-то есть, вот тебе и счастье. А сколько лет у нас его отнимали, сволочи!

1991 – это год августовского путча и признания независимости прибалтийских республик. В Петрозаводске университет лишили звания О.В. Куусинена – не выдержал проверку временем. Газеты пестрели чернухой, в каждом номере писали о перебоях с продажей водки, прежде одной машины хватало на 2-3 дня торговли, сейчас на магазин и трех машин в день недостает, плюс еще машина вина… Редактор «Северного курьера» жаловался, каких только писем в газету не пишут: «Я вас выведу на чистую воду, собрались, бездельники. Какие у вас оклады?», «Если вы не напечатаете мое письмо, через неделю все будете уволены», «До каких пор на телевидении будет выступать эта журналистка? Не было ни одной передачи, чтобы она не шлепала губами. А партнера ее на пушечный выстрел к телекамере нельзя допускать…» Страх и ярость –  как защитная реакция на потерю ориентации в мире, недавно казавшемся незыблемым. Агрессия, выплеснутая вовне, на кого угодно…

В каких условиях работала наша публичка в 1991-ом?

Достаточно сказать, что 22 ноября 1991 года в Москве была опечатана ни много ни мало – Ленинка. «Условия труда наших сотрудников не отвечают санитарным нормам, – писали газеты. – Катастрофическое состояние зданий, оборудования, отсутствие средств на ремонт, тяжелейшее материальное положение сотрудников – все это свидетельства равнодушия властей к нуждам национального хранилища, а значит, и к нуждам отечественной науки и культуры». (5 декабря 1991, «Северный курьер», с. 3).

Наверняка у нас было не лучше, однако в газете об этом не сообщали, потому что крыша в библиотеке текла всегда, а сотрудники на тяжелейшее материальное положение даже не жаловались – библиотекарям платили мало всегда, уповая на служение духовным ценностям и т.д. У библиотекарей была практически самая низкая зарплата из всех социальных отраслей. И все же в библиотеке работали люди, которые сражались за то, что считали важным и ценным. В девяностые им, может быть, говорили, что давно пора сбросить их ценный груз с корабля современности, время, мол, рыночное. Однако русский интеллигент традиционно защищает культуру от того, что призвано ее разрушить. А это значит, что нужно строить и создавать новое. Нужны реформы, модернизация, несмотря на шепотки за спиной, что библиотека – консервативное учреждение и что ее задача – сохранять старое, а не внедрять новое.

В 1991 году директоров публичной библиотеки Республики Карелия была Ирина Гавриловна Иванова. Наверняка она рассылала во все инстанции многочисленные жалобы на то, что помещение находится в плачевном состоянии, пополнение фондов сокращается, отсутствует современная копировально-множественная техника, которой давно оснащены ведущие библиотеки мира,  и что раз уж мы стремимся стать неотъемлемой частью мирового гуманитарного пространства, библиотеке необходима современная компьютерная база…  Эти письма не сохранились, однако их содержание становится очевидно из документов Совмина РК, иначе откуда бы Совет Министров узнал о насущных проблемах публички?

I3 апреля I991 года Президент СССР издал Указ «0 неотложных мерах по развитию крупнейших библиотек республики», за ним последовала концепция развития библиотечного дела в РСФСР, утвержденная министерством культуры РСФСР 23 мая I99I года. И только потом, наконец,  вышло Постановление Совета Министров Республики Карелия «О работе государственной публичной библиотеки Республики Карелия», которое сперва констатировало следующие безобразия, творящиеся в публичной библиотеке:

– сокращается пополнение библиотечного фонда,

– плохо укомплектован фонд литературы на иностранных языках,

– Книжная палата Республики Карелия не обеспечивается контрольным экземпляром всех выходящих на территории республики изданий,

– при проектной мощности I миллион единиц хранения в фонде расположено I15 млн.экземпляров литературы,

– нет помещения для фонда депоэитарноrо хранения,

– отдел редкой книги не имеет площадей с соответствующими условиями хранения и использования,

– библиотека недостаточно оснащена копировально-множительной техникой,

– нс автоматизированы библиотечно-библиографические процессы, нет оборудования и материалов для реставрации фондов, производства и использования микроформ и других современных носителей большей информационной емкости,

– современное состояние библиотеки не позволяет вести обмен информацией с другими национальными библиотеками, ограничивает доступность к использованию богатейшей книжной коллекцией республики.

А затем Совет Министров Республики Карелия отметил, что «государственная публичная библиотека является крупнейшим учреждением культуры в республике. 0на располагает универсальным фондом более I,5 млн.экземпляров литературы. Ежегодно он пополняется 60 тыс. экземпляров новых поступлений. Фондами библиотеки пользуются I9 тыс.читателей, 850 других библиотек республики и страны. Библиотека выполняет роль хранилища национальной печати и литературы о республике, ведет работу по учету, регистрации и библиографировании национальной печати, научно-исследовательскую и издательскую деятельность, оказывает методическую помощь библиотекам республики, является межобластным универсальным депозитарием для библиотек Северо-запада России, вместе с тем в развитии государственной публичной библиотеки накопились проблемы, требующие неотложного решения». (Постановление Совета Министров Республики Карелия № 327 от 5 декабря 1991 г.)

И вот, исходя из вышеизложенного, Совет Министров Республики Карелия постановил в целях улучшения библиотечного обслуживания населения республики, развития государственной публичной библиотеки как центра национальной культуры и межнационального общения  придать государственной публичной библиотеке статус «Национальной библиотеки Республики Карелия».

Наконец-то! Национальная библиотека – это главная библиотека республики, которая имеет особое историческое, научное, культурное значение. Национальная библиотека сама по себе культурное достояние. Национальная библиотека не только предоставляет свои фонды читателям, но и структурирует их при помощи национальной библиографии, национального сводного каталога отечественных и иностранных документов и т.д. Вот что такое Национальная библиотека.

Для того, чтобы обеспечить сохранность национальной и краеведческой литературы, фондов Книжной палаты, а также редкой книги, было запланировано строительство книгохранилища, которое должны были сдать в эксплуатацию в 1995-1997 гг. Нового помещения библиотека в те годы не получила, но старое книгохранилище было переоборудовано современными подвижными стеллажами. Фонд перемещали библиотекари, в помощь которым откомандировали солдат-срочников, причем тех, которые были на гауптвахте. Такое «наказание» солдатам очень понравилось, т.к. их еще и подкармливали сердобольные библиотекарши, угощали конфетами. И солдаты просили сообщить в часть, что они работают очень плохо, чтобы их еще раз так наказали. А один солдатик из библиотеки неожиданно пропал. Думали, что он вообще пустился в бега, а он просто решил немного прогуляться по городу и вскоре сам вернулся в библиотеку. (В Финляндии вместо службы в армии можно вообще отработать библиотекарем в течение года. Считается, что библиотекари тоже защищают Отечество).

Начало девяностых – время всеобщей автоматизации и информатизации, которая, естественно, не минула Национальную библиотеку Карелии. Сотрудник НБ РК В.А. Ягодкина вспоминает, что в 1993 году она вернулась в библиотеку из декретного отпуска как в другое государство, в котором люди говорили о каких-то дискетах, форматировании и пр. неизвестных ей вещах. А читатели робко подходили к библиотекарям с просьбой: «Найдите мне в вашем волшебном компьютере постановление номер…», еще не донца веря, что в этом ящике, похожем на телевизор, обязательно найдется все.

В 1991 году валютной комиссии при Председателе Совмина РК поручили рассмотреть вопрос о ежегодном выделении Национальной библиотеке валюты для приобретения зарубежных изданий. Однако и это уже прошло. Валюту библиотеке Совмин уже давно не дает.

Остается добавить, что сразу же после присвоения статуса Национальной библиотека начала работать в рамках программно-проектной деятельности – вполне в духе времени всеобщего реформирования. «Реформы» было ключевое слово начала девяностых, и результаты этих реформ в полной мере видны, может быть, только сейчас. Сегодня модель библиотеки как культурного центра оказалась едва ли не единственным способом сохранить библиотеки, поэтому успех того, что началось в девяностые, уже не вызывает сомнения. В конце концов, через обновленную Национальную библиотеку прошли несколько поколений не только студентов, но и школьников. Некоторые здесь буквально выросли, оперились. Возможно, в начале девяностых многие библиотекари и не думали, что из филологов, обитающих среди книжных полок, им предстоит превратиться в администраторов, знатоков компьютерных технологий, экскурсоводов, ведущих телепрограмм и т.д.

Но время изменилось – и надо было отвечать на вызов нового времени.

Оттепель как промежуточное состояние

В конце пятидесятых много внимания уделяли читательским конференциям. Считались они обычной библиотечной практикой, чуть ли не рутиной, но вот однажды проницательный читатель Елисеев обратил внимание, что проводятся они формально и даже написал об этом в газету «Советская культура». Заметка его появилась в прессе 21 июня 1956 года, а 27 июня по этому поводу собрали совещание работников Республиканской публичной библиотеки, на котором присутствовали зам.министра культуры тов. Моносов, главный редактор журнала «На рубеже» Д.А. Гусаров, а также сотрудники городских и районных библиотек Карелии.

Статья Елисеева, с одной стороны, вызвала большое недоумение, поскольку подготовка к конференции обычно включала в себя некоторые заранее составленные сообщения, с другой стороны, именно это обстоятельство превращало конференции в скучные формальные мероприятия для галочки. Интересную закономерность подметил Гусаров:

«Массовые мероприятия библиотеки проходит формально. Например, в Заонежском районе конференция готовилась шесть месяцев и, несмотря на длительную подготовку, прошла неинтересно. В том же районе в Типиницах конференция готовилась 2 дня, но прошла более оживленно и интересно. Еще дальше, где совсем не знали, что я туда приеду, встреча прошла еще интереснее, где в живой беседе с читателями выяснилось, что они даже не знали, что издается журнал «На рубеже», не знали и о том, что в журнале есть статьи на материале Заонежской жизни» (2, л. 36).

На библиотечном совещании вспоминали 20-е годы, когда не существовало никаких методических рекомендаций по проведению конференций, однако читателей всегда собиралось достаточно, и люди открыто высказывали собственные суждения. Не будем забывать, что в первой половине двадцатых прошлого века еще можно было безнаказанно излагать свои мысли, однако впоследствии люди за это пострадали, и к 1956 году уж точно разучились свободно высказываться. Отсюда двойственность позиции руководящих органов, которые вроде бы должны были откликнуться на жалобу трудящихся, но и не могли допустить, чтобы люди высказывали все, что в голову пришло. Этого опасался, в частности, зам.министра культуры Моносов:

«Меня укололо то, что тов. Елисеев написал как недостаток то, что в читательской конференции принимали участие мастера леса и секретари партийных организаций. Сила конференции должна состоять в том, чтобы кроме подготовленных читателей выступали 10 неподготовленных (…) Тех товарищей, которые предположительно выскажут свои мысли не так, как хотелось бы, нужно вовремя остановить и дать правильное направление» (Там же, л. 77).

Оттепель – это ведь еще не настоящая весна, это промежуточное состояние природы и духа, небольшая передышка перед очередным заморозком… Очевидно, именно так и воспринимались хрущевские реформы руководящими работниками. Верили ли простые люди в близкое наступление коммунизма? Разве можно было не верить библиотечным плакатам, которые уверяли, что:

В СССР производится пшеницы в 2 с лишним раза больше, чем в США.

СССР превосходит США по урожайности хлопка-сырца.

Советский Союз производит картофеля на душу населения больше, чем США (3, л.77)

А то, что в магазинах товаров было не густо, так в США, выходило, еще меньше. Потом, и безработных там в избытке… В своем мифологизированном мире люди жили и умели радоваться, потому что их счастье состояло не только в товарном изобилии. Они находили радость в творчестве, учебе, новых книгах, наверное.

«Наши читатели обижаются, что писатели мало пишут, – говорила на совещании работник Калевальской районной библиотеки Ахокас, – писали бы больше стихов о лучших лесорубах, хочется читать и смотреть пьесы о жизни карельского народа» (2, л. 32).

В те годы профессия писателя еще была востребованной, и к книге относились с особенным пиететом. Например, в филиале библиотеки на Онегзаводе был рукомойник, и рабочим выдавали старые газеты для обертки книг (1, л. 5). Для разных категорий читателей библиотека разрабатывала различные планы чтения. Например:

«Что читать шоферу»

«Алкоголизм – пережиток прошлого»

«Художественная литература в борьбе с прошлым»

«Нас книга учит Родину любить» (Там же, л. 64)

Вскоре появилось и методическое пособие «Что читать о кукурузе», а также «Догоним США по производству мяса, молока и масла на душу населения». Не догнали. Многие современные читатели наверняка помнят фразу обкомовских лекторов: «Хватит денег на пушки – не хватит на масло», которой впоследствии объяснялась скудоба советских магазинов, то есть масла бы в СССР хватило всем, если б не гонка вооружений. Поражает безответственность, с которой руководители советского государства раздавали заведомо невыполнимые обещания. Ведь большинство тех, кто в эти обещания верил (в основном это были очень молодые люди), дожили до того времени, когда новым партийцам пришлось оправдываться за слова предшественников и кивать на обстоятельства неодолимой силы вроде военной мощи стран НАТО. Но тогда, в конце пятидесятых, люди, наверное, были счастливы одной своей верой, что все плохое осталось позади, что они победили в страшной войне, остались живы и родили новых детей, во имя которых стоит жить и работать. В любые времена действительно счастливы люди, осознающие смысл и полезность своего труда.

Газетные заметки той поры создают весьма мажорную картину читательских конференций. Вот, например, в газете «Ленинское знамя» от 2 июля 1955 года опубликован отзыв зав. библиотекой поселка Верхние Важины Л. Корчажкиной:

«23 июня у нас в клубе состоялась читательская конференция по повести В.Бабич «Хозяйка леса». Зал был полон. Конференция прошла оживленно, с большой активностью. Обсуждение книги вылилось в большой откровенный разговор о делах лесопункта, об отношении к лесу, об усилении охраны зеленого друга. Читатели спорили, задавали вопросы, выступали. Говорили даже те, кто еще и не прочитал книгу. А говорить нашлось о чем. Лесничий А.Тихонов не только рассуждал о том, что охрана лесов является делом всего народа, как эта идея развивается в повести, он ответил и на многочисленные вопросы читателей, связанные с делом охраны лесов на территории лесничества…» (4, л. 2).

Понятно, что люди обсуждали не художественные особенности повести, а проблемы лесоохраны, близкие им. Заметка так и называется: «Книга зажгла», то есть повесть В.Бабич заставила высказаться даже тех, кто ее не читал, что, конечно, курьезно. Активно обсуждались в районах Карелии, особенно в Беломорском, книги А.Линевского «Беломорье» и «Бушует Беломорье».

Публичная библиотека разработала специальный опросник для заочных высказываний по поводу прочитанного. Отпечатанный типографским способом, он, видимо, раздавался в ходе читательских конференций или предлагался самым активным читателям библиотеки:

Союз писателей Карелии и Публичная библиотека КАССР просят Вас высказать свое искреннее мнение о прочитанных Вами книгах карельских писателей и поэтов. Не пересказывайте содержание книги. Стремитесь раскрыть основную тему и неразрывно связанную с ней идею произведения (6, л. 2).

Отзывов поступало очень много, интересно, что написаны они грамотно – в смысле соблюдения грамматических норм, хотя писали зачастую люди с начальным или семиклассным образованием. Есть и такие отзывы, что вполне отвечают требованиям профессиональной критики. Так, например, преподаватель музыкально-теоретического отделения 27 лет от роду (подпись неразборчиво) написал о сборнике стихов Владимира Морозова:

«Анастасия Фомина» и «Мальчишки» - это поэмы, которые представляют собой некоторую веху в развитии русской Карельской поэзии. Неслучайно они были отмечены критикой во всесоюзной печати, критикой весьма и весьма положительной.

В стихах Морозова поражает прежде всего простота и непосредственность, с которой поэт доносит до читателей свои мысли и чувства, такие качества присущи только высокоодаренному человеку (…) Стихи Морозова лаконичны и до невозможности человечны, столько теплоты и обаяния заключено в них. Поэт сумел смело и целенаправленно вторгнуться в жизнь, черпая из нее силу и вдохновение» (Там же, л. 26).

Это неформальный отзыв, написанный интеллигентным человеком, глубоко понимающим и ценящим настоящую поэзию. Однако попадаются в архивной папке и откровенно критические отзывы:

«Мое суждение о стихах В. Морозова одностороннее, не берусь судить о художественных достоинствах стихов, оно, очевидно, есть, если издали сборник, но я скажу, почему мне не нравятся эти стихи. Не нравится повторение некоторых выражений, которые весьма неопределенны. Так, в стихотворении «Дочь лесничего» говорится:

И, конечно же, струны выдали

Нам душевный секрет его.

И, конечно же, мы все увидели,

Что и он, как и мы, того…

Навряд ли это слово будет удачным для выражения чувств влюбленности, любви, о которых автор, очевидно, хотел сказать.

Т.Н. Багрий, юрист, 32 года (Там же, л. 34).

Возможно, подобные придирки обусловлены тем, что многие читатели конца пятидесятых воспринимали литературу как часть общественного производства, следовательно, требовали от поэта такой же точной обточки деталей, как и от токаря. Художественное творчество официально считалось трудом, определение это для писателей лестное, но все же само по себе не совсем верное. Поэт в своем труде менее предсказуем, чем токарь. К сожалению, не каждый читатель это понимал. Критики в адрес местных поэтов поступало вообще очень много, причем критические суждения смело подписывались собственным именем. Вот студентка 3 курса библиотечного техникума А.И. Избякина пишет:

«Откровенно говоря, стихи о любви поэта Тарасова мне не нравятся. Не зажигают они меня как читателя. После них у меня не остается никакого впечатления» (Там же, л. 83).

Встречались среди читателей и чрезвычайно наивные люди, которые воспринимали художественные тексты как документальное повествование. Именно эта категория читателей просила у авторов адреса персонажей, чтобы написать героям лично, дать дружеский совет, поделиться собственными соображениями по поводу той или иной жизненной ситуации. Вообще, безусловная вера в реальность персонажей свидетельствует о творческой удаче автора, о том, что он умело воссоздал действительность. Наивно-реалистическое сознание в той или иной степени вообще свойственно множеству читателей, которые отождествляют автора с главным героем произведения, особенно если оно написано от первого лица. Однако в 1959 году читатель был особенно придирчив, если речь шла о его родных местах. Вот Романов Иван Иванович, уроженец села Песчаное, пишет о романе А.Линевского «Бушует Беломорье» следующее:

«Никакого кулака Осипа Лукича в с. Песчаное и Пудож-горе не было, и никого из жителей этих мест не расстреливали и не ранили» (7, л. 3).

А дизелист (подпись неразборчива) 32 лет от роду отметил в романе А.Линевского «неточность», по его собственному выражению, которая давала искаженную картину положения рабочего класса в царской России. Дизелист приводит следующую цитату:

«Какой дьявол помог мироедам так определить расценку – жаловались мы друг другу, – пробьешься день деньской, а заработаешь разве что на 2-3 дня» (Там же, л. 60).

Не так уж плохо жилось рабочему низкой квалификации при царе, – делает вывод дизелист, естественно, с иронией: мол, писатель ситуацию обрисовал неточно. Потому что заработать за один день на два-три дня вперед – это считалось очень даже неплохо в конце пятидесятых прошлого века. А по нынешним временам так и вообще шикарно, когда зарплата некоторых работников «великой армии труда» ниже прожиточного минимума, то есть ее не хватает и на хлеб насущный.

Активно обсуждался читателями также роман Г. Николаевой «Битва в пути», причем не только в ходе конференции, но и за пределами библиотеки, в быту. Судьбы персонажей воспринимались едва ли как судьбы собственных родственников, поэтому и вызывали столь живой отклик:

«По нашему мнению, книга «Битва в Пути» Г. Николаевой незакончена. Интересно знать, как сложится судьба Тины, личная жизнь Бахирева. Мы поняли так, что Бахирев остался со своей семьей временно (…). Правдивы ли такие совпадения в судьбе Тины и Бахирева, как брак не по любви? Особенно у Бахирева: завязал роман с Тиной в серьезном возрасте, когда он был отцом троих детей. И считаем несолидным встречи на лестницах, подъездах и на квартире у старика в таком возрасте и служебном положении. И, самое главное, коммунисту. Мы возмущены тем, что Бахирев, серьезный человек, при встрече с молодой, красивой умной женщиной перестал видеть у своей подруги жизни хорошее. А стал видеть у жены одни недостатки, в которых больше всего повинен сам.

Кавчинская, Демичева, Кавчинский,

Преподаватели физкультуры».(5, л. 5)

«Где же коллектив завода? Выпала и такая сила как профсоюз, о котором нет ни одного слова. А ведь профсоюз – школа коммунизма. В таком большом романе пропустить воспитательную роль профсоюза – это большая ошибка» (Там же, л. 12).

Читаешь такие отзывы и думаешь: неужели люди писали это совершенно искренне, из одного желания поделиться мыслями по поводу прочитанного? Неужели у них возникали подобные мысли? И, главное, неужели профсоюз мог вмешаться в семейную жизнь человека?

В 1946-м году Публичная библиотека по-прежнему ютилась в трех комнатах бывшего Дворца пионеров: ремонт в новом помещении на К.Маркса, обещанном библиотеке, затягивался. Вдобавок в конце 1946 года штат библиотеки попал под общее сокращение административно-управленческого аппарата и был урезан на 10 %, несмотря на протестные письма директора в Наркомат просвещения о том, что «библиотека представляет собой не административно-управленческий аппарат, а политико-просветительскую организацию с большой перспективой роста» (1, л. 54). Вообще, в официальных письмах и запросах тех лет сквозит если не отчаянное желание оправдать факт своего существования «на народные деньги», то попытка разъяснить важность и востребованность собственной миссии:

«Тот читатель, который пришел в нашу библиотеку, он пришел не просто читать для развлечения, а углубленно заниматься повышением своих знаний» (2, л. 3).

Или:

«Несмотря на то, что для читателей не было даже минимальных удобств, запросы были глубоки по содержанию, носили научный характер. Например, Балагуров Я. А. – преподаватель университета, использовал для своей работы по истории 28 книг…» (3, л. 1).

Вероятно, подобные письма были обусловлены репликами отдельных начальственных лиц, мол, кому сейчас нужны ваши книжки. Есть особая категория людей, которые не считают занятия в гуманитарной сфере полезным видом деятельности вообще. По их глубокому убеждению, музыканты только и делают что тренькают, художники – кисточкой машут на природе ( «Мы бы тоже так могли»), поэты стишки строчат для собственного развлечения и т. д. С этой точки зрения библиотеки в период всеобщей разрухи и вовсе бесполезны.

И все же, несмотря на то, что до конца 1946 года библиотекари работали где и как придется, пристроившись в уголке читального зала или в канцелярии, библиотека установила связи по МБА с Государственной Публичной библиотекой Эстонии, был составлен круг чтения для малоподготовленного читателя – очевидно, в библиотеку забредали разные люди. В 1946 году в библиотеку записалось 406 человек. Их них:

Из них 127 человек имели высшее образование, 315 – среднее и 18 – начальное. Преобладали молодые читатели до 35 лет. Всего за 1946 год было выдано 9968 книг, посещаемость составила 3934 человека (Там же). Когда библиотека официально закрылась на время переезда в новое помещение на ул. К.Маркса, некоторые читатели все равно продолжали в нее приходить.

В послевоенные годы библиотека работала с 14 до 23 часов, после сокращения штат ее составлял 32 человека (в 1944 году по штатному расписанию полагалось 40 работников). Дирекции удалось вернуть в библиотеку старейших сотрудников: Венустову Марию Ивановну, Попову Веру Николаевну, Андрианову Людмилу Васильевну (в документах 1919 года она числится под фамилией Леонтьева), Грошникову Веру Владимировну, Гаврилову Александру Константиновну. Специальное библиотечное образование имели всего двое сотрудников. С педагогическим образованием было 9 человек, трое прошли курсовую подготовку по библиотечному делу. Заочно обучались 7 библиотекарей, из них четверо учились в Ленинградском библиотечном техникуме.

«1947 года прошел под знаком нового подъема, размаха и улучшения качества культурно-просветительской работы в Карело-Финской ССР» (5, л. 3), и в отношении Публичной библиотеки это действительно так. Библиотека расширяла свое пространство - ей было выделено целых 14 комнат в здании опять-таки Дворца пионеров, но действующего (Сейчас там находится музей изобразительных искусств). Параллельно переезду решались и другие дела, на взгляд современного читателя, довольно странные. Например, на библиотеку была возложена подготовка к проведению выборов в Верховный Совет КФССР и работа с избирателями. Стоит пояснить, что в советское время депутатов выбирали всего из одной кандидатуры, поэтому агитировать за нее было занятием довольно абсурдным. Работа с избирателями, собственно, сводилась к обычной просветительской деятельности, и агитировать по традиции приходилось Пушкину. Так, в рамках предвыборной агитации для избирателей Володарского округа организовали литературный вечер, посвященный 100-летию смерти поэта. На вечере присутствовало 130 человек. Также агитаторами-библиотекарями за первую половину февраля проведено 16 бесед с избирателями и выпущена стенгазета «Голос избирателя» (Там же). С интересной темой выступали агитаторы перед избирателями: «Советская избирательная система – самая демократическая в мире». Действительно интересно, вне всякой иронии, каким образом лектор подводил демократическую базу под традицию выбирать из одного кандидата.

В послевоенные годы недостаток ощущался буквально во всем, так что обычными были подобные объявления: «Общее производственное совещание перенесено на март виду того, что библиотека не отапливается из-за неимения дров» (Там же, л. 6) Другие приметы времени невольно проскальзывают в отчетных ведомостях, списках лекций, которые были прочитаны «для повышения идейно-политического уровня работников библиотеки». Наряду с лекцией о международном положении, романе Фадеева и лекцией под названием «Великий русский народ – выдающаяся нация», упоминается лекция «О журналах «Звезда и Ленинград» (Там же, л. 11). И неизвестно, что же думали сами библиотекари о стихах Ахматовой, вписывалось ли их мнение в общую парадигму мышления советского народа или кто-то все-таки прятал потаенные мысли в уголках сознания. Фадеев только что получил Сталинскую премию, роман его передавали из рук в рук и читали залпом, иногда за одну ночь, потому что наутро книжку нужно было вернуть владельцу… Через пятьдесят лет, еще при жизни бывших мальчиков и девочек, которые некогда зачитывались романом, текст умер. Теперь он представляет чисто академический интерес. А стихи Ахматовой читают до сих пор, причем по велению души, а не школьной программы. Вот чего стоит признание или непризнание современников, литературные премии и пр.

21 сентября 1947 года Публичная библиотека КACCР открылась для широкого читателя. Были оборудованы читальный зал на 50 мест, зал текущей периодики на 20 мест, кабинет краеведения на двух человек, отдел национальной и иностранной литературы на шесть человек, справочно-библиографический отдел имел возможность обслуживать четырех человек. На библиотеку приходилась всего одна печатная машинка, она стояла в канцелярии, а каталожные карточки и пр. документация заполнялись от руки. Сейчас сложно представить, но до конца 80-х годов ХХ века все машинки в СССР были на специальном учете из опасения, что на них может быть тиражирована запрещенная литература (по крайней мере так считала молодежь конца 80-х). Вряд ли кто-то рассматривал этот вариант в Публичной библиотеке в 1947 году, машинок просто недоставало, как и всего другого. А в обстановке послевоенного времени следовало ожидать возникновения и таких сложностей:

«Малая посещаемость читального зала объясняется тем, что в зале холодно, были случаи отсутствия света. В книгохранилище второго этажа весь октябрь не было света, между тем на книги по технике, сельскому хозяйству, медицине и художественной литературе был большой спрос. Фонд изредка отапливается, поэтому там очень холодно, что затрудняет работу по нахождению нужной книги. К тому же нет ни одной лесенки, карабкаться по стеллажам к потолку, чтобы достать книги с верхней полки, не каждому работнику под силу, под их тяжестью полки трещат» (5, л. 63).

Низкие показатели работы библиотеки объяснялись еще тем, что большинство населения Петрозаводска не знало о существовании библиотеки, а библиотека саморекламой занималась недостаточно, тогда это было еще не так и принято. И все-таки читатель библиотеки в 1947 году «был разнообразен по своей специальности». Как наиболее активные отмечены:

Поэт Аристов В. И. далее не встречается в истории Карельской литературы, кроме упоминания в газете «Ленинское знамя» от 25 марта 1947 года:

Т. Ф. Мартьянова

В том же «Ленинском знамени» от 7 февраля 1951 года есть фото директора библиотеки Т. Ф. Мартьяновой. По типажу она похожа на героиню Веры Марецкой из фильма «Член правительства». По отзывам коллег, «Тамара Федоровна – внимательный, чуткий товарищ. Она принадлежит к поколению новых советских людей, выращенных и воспитанных партией Ленина-Сталина». Задолго до войны, в 1930 году, Т.Ф. Мартьянова, окончив двухгодичное библиотечное отделение Петрозаводской совпартшколы, начала работу избачем Сумской избы-читальни, затем заведовала Сорокской районной библиотекой, а с 1938 по 1941 год была директором Республиканской библиотеки и в 1944 году возобновила деятельность в этой должности. Что же касается «поколения новых советских людей», так им свойственно было прежде всего чувство товарищества и нестяжательство, чувство гражданского долга – если говорить о положительных качествах, воспитанных советской властью. (С другой стороны, уже безотносительно работников библиотеки, те же советские люди доносили друг на друга, поддерживали и одобряли травлю неугодных, в том числе писателей, и если бы не было этой «всенародной поддержки», товарищ Сталин в одиночку ничего бы сделать не смог…).   Интересное обсуждение моральных качеств советского человека состоялось 28 мая 1950 года в ходе читательской конференции «Любовь и дружба в произведениях советских писателей». Приводились примеры из повести П. Первенцева «Честь смолоду», романа Н. Островского «Как закалялась сталь». В протоколе конференции отмечена цитата из романа о любви Павла и Таи: «Я слежу за рождением в ней нового человека и помогаю сколько могу», а также читательский комментарий к ней: «Гордость за подругу, превращающуюся в большевика, смягчило тяжелое положение Павла» (9, л. 51). Невольно возникает ассоциация с бабочкой, которая формируется внутри куколки. Коммунистическая мораль рассматривала современного человека именно как недочеловека, которому только предстояло вылупиться из куколки мещанских пережитков и «религиозного дурмана».

Подспудно намечается параллель с новеллой Кафки «Превращение», правда, там происходит обратный процесс: человек почему-то мутирует в гусеницу. В любом случае, в обоих случаях речь идет о насекомых. Фигурка «маленького человека» русской литературы, продираясь сквозь хитросплетения ХХ века, незаметно действительно выродилась в насекомое. И этот образ закрепил в названии своего романа Виктор Пелевин: «Жизнь насекомых»! Что главное – к насекомому, в отличие от маленького человека, нельзя испытывать жалость. А разве кто говорил о жалости к классовому врагу? Еще Маяковский сравнил его с клопом, с насекомым, которое надо давить без жалости!

7 апреля 1947 открылся филиал библиотеки на Онежском заводе. Из фонда читального зала адресно выделили 1400 книг.

«На 1 декабря 1948 года в библиотеку записалось 260 человек, их них инженерно-технического персонала 35, рабочих 215. Все они занимаются самообразованием и дополнительно читают художественную литературу. За филиалом закреплена работник читального зала тов. Герасимова, которая каждую среду производит выдачу книг. Посещаемость 70-80 читателей» (Там же, л. 43).

Судя по протоколам собраний коллектива библиотеки, картина состояния заводской библиотеки не столь уж радужная. На собрании 2 октября 1950 открыто говорилось о том, что на Онегзаводе работа провалена. В результате рабочие не сдали 130 книг, многие из должников уже уволились. Некоторые книги пришли в негодность, их пришлось списать. В связи с этим предлагалось посылать на завод только передвижку и провести по цехам и в общежитии массовую работу. (10, лл. 17-18). И все-таки заводской филиал сохранился. По данным газеты «Ленинское знамя» от 26 октября 1952 года, в заводском филиале было 600 читателей. «Вот формуляр молодого формовщика литейного цеха т. Рябова, - пишет газета. - Он прочитал в этом году «Порт-Артур» Степанова, «Северную Аврору» Никитина, роман В. Гюго «Отверженные»…». В кузнечном цехе читали биографию Сталина, а в общежитии - рассказы старых рабочих о встречах со Сталиным. Книгопередвижка отправилась и в общежитие Судостроительного завода. В производственных коллективах Онегзавода и Слюдяной фабрики проводились встречи с карельскими писателями, вечера на тему: «Борьба за мир», «Маяковский об Америке», «Новый Китай», «Радиолокация», «Было ли начало мира и будет ли конец». Лекции читались также в совхозе им. Зайцева.

В 1948 году Публичная библиотека переживала настоящий подъем. Если в 4 квартале 1947 года посещаемость читального зала была 40-50 человек, то в 1 квартала 1948 года – свыше 100 человек (4, л. 9). Проводились литературные вечера, читательские конференции, литературные обзоры, причем не только на Онегзаводе и «слюдянке», но и в общежитии работников УВСР, в красном уголке Гидрометеослужбы. В общежитии ремесленного училища состоялась читательская конференция по книге Л. Кассиля «Дорогие мои мальчишки» и литературный обзор на тему «Молодежь в Великой Отечественной войне». В художественной части вечера выступили артисты театра русской драмы, радиокомитета - активные читатели библиотеки (Там же, л. 27). На 10 декабря 1948 года занималось читателей в библиотеке 2188 человек, из них служащих: 691, рабочих 86, студентов вузов 310, учащихся техникумов и 10 классов 690, научных работников 45, прочих 175. Посетило читальный зал 12229 чел., выдано книг 35337 (Там же, л. 42). Большинство читателей были студенты госуниверситета, учительского института, строительного и архитектурного техникумов, слушатели партшколы.

«Часто в читальном зале можно увидеть заслуженных врачей республики тов. Луговского Е.Ф., Гуткину Л. И., зав. кафедрой литературы Учительского института тов. Миролюбову. (…) Систематически занимается в читальном зале поэт нашей республики тов. Аристов, артисты государственного театра тов. Высоцкий, Томашевский, Фридман и др. (…) Бывают в читальном зале и молодые рабочие, такие как Винокуров, Азаров, Зимин, учатся в вечерней школе и в свободное время приходят и читают художественную литературу» (5, л. 42).

Из отчета в отчет кочует фигура слесаря Винокурова. Этот парень работал на авторемзаводе и учился в вечерней школе. Очевидно, действительно любознательный был товарищ и книжки читать любил. А в отчеты попадал то и дело, наверное, потому, что уж очень хорошо иллюстрировал типаж молодого рабочего, который тянется к знаниям. И точно так же из года в год повторяются задачи, поставленные партией перед Публичной библиотекой: активное содействие выполнению плана Великой Сталинской пятилетки, пропаганда марксистско-ленинской литературы, обслуживание весенней посевной кампании и методическая помощь библиотекам республики. Библиотека занималась и выпуском методических пособий в помощь рабочему читателю. В 1950 году вышло 6 отдельных брошюр: «Что читать» маляру, штукатуру. каменщику, печнику, плотнику, кровельщику (11, л. 63). В читальном зале библиотеки для рабочих с образованием ниже 5 классов (таких было более ста человек), завели отдельный аналитический формуляр, с этими рабочими велась отдельная работа в виде бесед и рекомендаций по чтению.

«Читательница Кяркенен Лемпи Мартыновна, финка 1928 г.р., работает штукатуром в стройуправлении, образование три класса, читает на абонементе с 1949 года.

Первое время ей подбирали рассказы Пушкина, Горького, Толстого Л.Н. Затем библиотекарь стал ее знакомить с произведениями лауреатов Сталинской премии. Ею прочитаны книги: «Молодая гвардия» Фадеева, «Весна на Одере» Казакевича, «Подпольный обком действует» Федорова, «Первые радости» Фадеева и др. Книгу «Поджигатели» Шпанова Кяркенен спросила сама и сказала, что первое время читать ей было трудно, а теперь читает с удовольствием. (…) За 1951-52 год она прочла 68 книг. Из них 10 общественно-политических, 12 русских классиков, 38 советских писателей, 8 переводных» (14, л. 26).

17 февраля 1950 года библиотека получила автомашину (8, л. 10), которая выполняла еще и функцию библиомобиля, не только развозила «заведывающего». В 1950 году библиомобиль выезжал 9 раз в Шелтозерский и Пряжинский районы, обслуживал поселки, в которых не было библиотек. Большой спрос на селе имела именно художественная литература, и это обстоятельство ставилось библиотекарям в вину: якобы «не велась работа с книгой», не хотел народ читать политическую литературу.

В 1950 году публичная библиотека приобрела книг из бибколлектора на 40000 рублей, в ленинградской букинистике – на 32759 рублей, газет и журналов выписала на сумму 28000 рублей (Там же, л. 15). В 1952 году на покупку книг было потрачено 82000 рублей – смета была урезана в связи с удешевлением литературы. Не будет забывать, что последние сталинские годы – это время снижения цен. В первую очередь приобреталась общественно-политическая литература. Так, в 1952 году были закуплены следующие книги:

1. Сталин. Экономические проблемы социализма в СССР – 84 экз.

2. Сталин. Речь на 19 съезде ВКП (б) – 60 экз.

3. Маленков. Отчетный доклад 19 съезду партии о работе ЦКВКП (б) – 80 экз.

4. Булганин. Речь на 19 съезде ВКП (б) – 50 экз.

5. Берия. Речь на 19 съезде ВКП (б) – 60 экз. и т.п. (15, л. 3)

Через три года брошюры, в которых только упоминается имя Берии, будут тотально изыматься из всех библиотек вместе с каталожными карточками и сжигаться. А ссылки на его статьи и фамилию - затушевываться (16, лл. 83-84)

Ложились на библиотеку и чисто хозяйственные расходы, такие как постройка сарая, распиловка и складирование дров, натирка полов. Интересно сравнить следующие цифры. В 1950 году за проведение лекции платили 200 рублей, а за уборку туалета (внештатными силами) – 500 (Там же, л. 13). Вероятно, речь идет об очистке выгребной ямы, для коего занятия специально выписывался человек редкой профессии – золотарь. И все же обидно за лекторов. Потому что при необходимости лектор, собрав силы для решающего броска, почистить уборную может. Но вот сможет ли золотарь прочесть лекцию? Впрочем, в наше время за лекцию чаще всего вообще ничего не платят, так что не с чем и сравнивать.

Рост популярности публичной библиотеки и постоянное увеличение количества читателей, как того и требовал производственный план, привели к тому, что к 1951 году читальный зал уже не вмещал всех желающих, а книжные новинки, ежедневно поступающие в библиотеку из Книжной палаты, было некуда класть. Вот как описывает ситуацию газета «Молодой большевик» от 6 октября 1951 года.

«Воскресный осенний вечер. К зданию публичной библиотеки КФССР в одиночку и группами подходят ученики старших классов, студенты университета и техникумов, рабочие, стремящиеся повысить свое образование. Каждый из них надеется, что в этот вечер спокойно поработает в благоприятных условиях. Но часто горькое разочарование ждет их. Уже при входе бросается в глаза, что в фойе то здесь, то там сидят над раскрытой книгой люди.

Автор заметки предлагал изменить порядок работы библиотеки по воскресеньям: с 10 утра до 23 вечера, так как студентам, обучающимся во вторую смену, по будням просто негде взять нужную литературу.

С 1951 года библиотекой руководила А.С.Синицына. Судя по стилю ее писем в органы власти, была она человеком прямым и жестким, не склонным к либеральничанью даже с собственным начальством. Впрочем, и смета на содержание публичной библиотеки в 1951 году была значительно уменьшена по сравнению с 1950-м годом, поэтому все необходимое приходилось буквально вырывать:

«Библиотеке отпустили после неоднократных просьб всего лишь 1 млн. рублей, что позволило приобрести умывальник, несколько полотенец, пылесос, счеты и т.п. мелкие вещи. Из-за отсутствия средств на приобретение инвентаря мы не можем купить ни одного каталожного шкафа, а из-за этого не можем создавать новые каталоги, вдобавок не можем кипятить воду для читателей, не говоря уже о приобретении таких вещей как хотя бы один несгораемый шкаф или ковровые дорожки» (12, л. 25).

А.С.Синицына неоднократно писала и в Совет Министров КФССР, и в ЦК компартии КФССР о том, что помещение библиотеки завалено новыми поступлениями, книги буквально некуда класть…

«Помещение, занимаемое библиотекой в нижнем этаже Дворца пионеров, мало приспособлено для обслуживания читателей и книгохранения. Книжные фонды размещены с нарушением установленных для библиотеки норм и правил. Вместо 400 книг на 1 кв. метр 1090 книг на стеллажах высотой вместо двух – свыше трех метров. 65 тыс. книг находятся в неприспособленном для их хранения помещении, из них 35 тысяч – во дворе в дощатом сарае. 30 тысяч неотопляемом подвале… За все послевоенные годы не разобраны посылки с обязательными экземплярами нот, изографики, эстампов и газет…» (13, л. 36)

Подобное нетерпимое положение, по мнению Синицыной, было обусловлено бюрократической волокитой, возникшей в недрах Министерства культуры, по поводу строительства нового здания библиотеки. Документация попала в отдел капитального строительства начальнику Коровякову, а «он с ней так и не разобрался и с его стороны не видно реальной помощи в этом деле» (Там же, л. 43). Вообще, в 1946 году разрабатывалось несколько проектов здания публичной библиотеки, намечался даже фонтан со львами, однако выбор пал на проект архитектора Гутина как на компромиссный вариант. В результате был заложен фундамент и… строительство заморозили, уповая на некие объективные обстоятельства. Синицына полагала, что:

«Основной причиной срыва строительства здания библиотеки в 1953 году является не столько обвал в доме физкультуре, сколько прикрытие этим обвалом нежелание руководителей-строителей (Русецким и Лобко) вести невыгодные для них, не показательные для выполнения их плана строительные работы на этом объекте. В настоящее время строительные работы не ведутся. Время для работы по железобетонным перекрытиям уже упущено. На третью зиму возведенные стены остаются без крыши. Фундамент находится в воде, накопившейся от таянья снега и льда» (Там же).

21 ноября 1953 года в газете «Советская культура» появилась статья «Портик с колоннами» (Печальная история одного строительства), в которой московские журналисты едко прошлись по Министерству культуры КФССР, карельским партийцам и стройконторе, устроившей волокиту: «В одних случаях Министерство опаздывает с открытием кредитов на строительство, в других – перебрасывает неосвоенные средства на новые стройки, в третьих – сами строители работают без плана…», меж тем как «портик с колоннами» успел покрыться толстым слоем мха…

В 1946-м году Публичная библиотека по-прежнему ютилась в трех комнатах бывшего Дворца пионеров: ремонт в новом помещении на К.Маркса, обещанном библиотеке, затягивался. Вдобавок в конце 1946 года штат библиотеки попал под общее сокращение административно-управленческого аппарата и был урезан на 10 %, несмотря на протестные письма директора в Наркомат просвещения о том, что «библиотека представляет собой не административно-управленческий аппарат, а политико-просветительскую организацию с большой перспективой роста» (1, л. 54). Вообще, в официальных письмах и запросах тех лет сквозит если не отчаянное желание оправдать факт своего существования «на народные деньги», то попытка разъяснить важность и востребованность собственной миссии:

«Тот читатель, который пришел в нашу библиотеку, он пришел не просто читать для развлечения, а углубленно заниматься повышением своих знаний» (2, л. 3).

Или:

«Несмотря на то, что для читателей не было даже минимальных удобств, запросы были глубоки по содержанию, носили научный характер. Например, Балагуров Я. А. – преподаватель университета, использовал для своей работы по истории 28 книг…» (3, л. 1).

Вероятно, подобные письма были обусловлены репликами отдельных начальственных лиц, мол, кому сейчас нужны ваши книжки. Есть особая категория людей, которые не считают занятия в гуманитарной сфере полезным видом деятельности вообще. По их глубокому убеждению, музыканты только и делают что тренькают, художники – кисточкой машут на природе ( «Мы бы тоже так могли»), поэты стишки строчат для собственного развлечения и т. д. С этой точки зрения библиотеки в период всеобщей разрухи и вовсе бесполезны.

И все же, несмотря на то, что до конца 1946 года библиотекари работали где и как придется, пристроившись в уголке читального зала или в канцелярии, библиотека установила связи по МБА с Государственной Публичной библиотекой Эстонии, был составлен круг чтения для малоподготовленного читателя – очевидно, в библиотеку забредали разные люди. В 1946 году в библиотеку записалось 406 человек. Их них:

Из них 127 человек имели высшее образование, 315 – среднее и 18 – начальное. Преобладали молодые читатели до 35 лет. Всего за 1946 год было выдано 9968 книг, посещаемость составила 3934 человека (Там же). Когда библиотека официально закрылась на время переезда в новое помещение на ул. К.Маркса, некоторые читатели все равно продолжали в нее приходить.

В послевоенные годы библиотека работала с 14 до 23 часов, после сокращения штат ее составлял 32 человека (в 1944 году по штатному расписанию полагалось 40 работников). Дирекции удалось вернуть в библиотеку старейших сотрудников: Венустову Марию Ивановну, Попову Веру Николаевну, Андрианову Людмилу Васильевну (в документах 1919 года она числится под фамилией Леонтьева), Грошникову Веру Владимировну, Гаврилову Александру Константиновну. Специальное библиотечное образование имели всего двое сотрудников. С педагогическим образованием было 9 человек, трое прошли курсовую подготовку по библиотечному делу. Заочно обучались 7 библиотекарей, из них четверо учились в Ленинградском библиотечном техникуме.

«1947 года прошел под знаком нового подъема, размаха и улучшения качества культурно-просветительской работы в Карело-Финской ССР» (5, л. 3), и в отношении Публичной библиотеки это действительно так. Библиотека расширяла свое пространство - ей было выделено целых 14 комнат в здании опять-таки Дворца пионеров, но действующего (Сейчас там находится музей изобразительных искусств). Параллельно переезду решались и другие дела, на взгляд современного читателя, довольно странные. Например, на библиотеку была возложена подготовка к проведению выборов в Верховный Совет КФССР и работа с избирателями. Стоит пояснить, что в советское время депутатов выбирали всего из одной кандидатуры, поэтому агитировать за нее было занятием довольно абсурдным. Работа с избирателями, собственно, сводилась к обычной просветительской деятельности, и агитировать по традиции приходилось Пушкину. Так, в рамках предвыборной агитации для избирателей Володарского округа организовали литературный вечер, посвященный 100-летию смерти поэта. На вечере присутствовало 130 человек. Также агитаторами-библиотекарями за первую половину февраля проведено 16 бесед с избирателями и выпущена стенгазета «Голос избирателя» (Там же). С интересной темой выступали агитаторы перед избирателями: «Советская избирательная система – самая демократическая в мире». Действительно интересно, вне всякой иронии, каким образом лектор подводил демократическую базу под традицию выбирать из одного кандидата.

В послевоенные годы недостаток ощущался буквально во всем, так что обычными были подобные объявления: «Общее производственное совещание перенесено на март виду того, что библиотека не отапливается из-за неимения дров» (Там же, л. 6) Другие приметы времени невольно проскальзывают в отчетных ведомостях, списках лекций, которые были прочитаны «для повышения идейно-политического уровня работников библиотеки». Наряду с лекцией о международном положении, романе Фадеева и лекцией под названием «Великий русский народ – выдающаяся нация», упоминается лекция «О журналах «Звезда и Ленинград» (Там же, л. 11). И неизвестно, что же думали сами библиотекари о стихах Ахматовой, вписывалось ли их мнение в общую парадигму мышления советского народа или кто-то все-таки прятал потаенные мысли в уголках сознания. Фадеев только что получил Сталинскую премию, роман его передавали из рук в рук и читали залпом, иногда за одну ночь, потому что наутро книжку нужно было вернуть владельцу… Через пятьдесят лет, еще при жизни бывших мальчиков и девочек, которые некогда зачитывались романом, текст умер. Теперь он представляет чисто академический интерес. А стихи Ахматовой читают до сих пор, причем по велению души, а не школьной программы. Вот чего стоит признание или непризнание современников, литературные премии и пр.

21 сентября 1947 года Публичная библиотека КACCР открылась для широкого читателя. Были оборудованы читальный зал на 50 мест, зал текущей периодики на 20 мест, кабинет краеведения на двух человек, отдел национальной и иностранной литературы на шесть человек, справочно-библиографический отдел имел возможность обслуживать четырех человек. На библиотеку приходилась всего одна печатная машинка, она стояла в канцелярии, а каталожные карточки и пр. документация заполнялись от руки. Сейчас сложно представить, но до конца 80-х годов ХХ века все машинки в СССР были на специальном учете из опасения, что на них может быть тиражирована запрещенная литература (по крайней мере так считала молодежь конца 80-х). Вряд ли кто-то рассматривал этот вариант в Публичной библиотеке в 1947 году, машинок просто недоставало, как и всего другого. А в обстановке послевоенного времени следовало ожидать возникновения и таких сложностей:

«Малая посещаемость читального зала объясняется тем, что в зале холодно, были случаи отсутствия света. В книгохранилище второго этажа весь октябрь не было света, между тем на книги по технике, сельскому хозяйству, медицине и художественной литературе был большой спрос. Фонд изредка отапливается, поэтому там очень холодно, что затрудняет работу по нахождению нужной книги. К тому же нет ни одной лесенки, карабкаться по стеллажам к потолку, чтобы достать книги с верхней полки, не каждому работнику под силу, под их тяжестью полки трещат» (5, л. 63).

Низкие показатели работы библиотеки объяснялись еще тем, что большинство населения Петрозаводска не знало о существовании библиотеки, а библиотека саморекламой занималась недостаточно, тогда это было еще не так и принято. И все-таки читатель библиотеки в 1947 году «был разнообразен по своей специальности». Как наиболее активные отмечены:

Поэт Аристов В. И. далее не встречается в истории Карельской литературы, кроме упоминания в газете «Ленинское знамя» от 25 марта 1947 года:

Т. Ф. Мартьянова

В том же «Ленинском знамени» от 7 февраля 1951 года есть фото директора библиотеки Т. Ф. Мартьяновой. По типажу она похожа на героиню Веры Марецкой из фильма «Член правительства». По отзывам коллег, «Тамара Федоровна – внимательный, чуткий товарищ. Она принадлежит к поколению новых советских людей, выращенных и воспитанных партией Ленина-Сталина». Задолго до войны, в 1930 году, Т.Ф. Мартьянова, окончив двухгодичное библиотечное отделение Петрозаводской совпартшколы, начала работу избачем Сумской избы-читальни, затем заведовала Сорокской районной библиотекой, а с 1938 по 1941 год была директором Республиканской библиотеки и в 1944 году возобновила деятельность в этой должности. Что же касается «поколения новых советских людей», так им свойственно было прежде всего чувство товарищества и нестяжательство, чувство гражданского долга – если говорить о положительных качествах, воспитанных советской властью. (С другой стороны, уже безотносительно работников библиотеки, те же советские люди доносили друг на друга, поддерживали и одобряли травлю неугодных, в том числе писателей, и если бы не было этой «всенародной поддержки», товарищ Сталин в одиночку ничего бы сделать не смог…).   Интересное обсуждение моральных качеств советского человека состоялось 28 мая 1950 года в ходе читательской конференции «Любовь и дружба в произведениях советских писателей». Приводились примеры из повести П. Первенцева «Честь смолоду», романа Н. Островского «Как закалялась сталь». В протоколе конференции отмечена цитата из романа о любви Павла и Таи: «Я слежу за рождением в ней нового человека и помогаю сколько могу», а также читательский комментарий к ней: «Гордость за подругу, превращающуюся в большевика, смягчило тяжелое положение Павла» (9, л. 51). Невольно возникает ассоциация с бабочкой, которая формируется внутри куколки. Коммунистическая мораль рассматривала современного человека именно как недочеловека, которому только предстояло вылупиться из куколки мещанских пережитков и «религиозного дурмана».

Подспудно намечается параллель с новеллой Кафки «Превращение», правда, там происходит обратный процесс: человек почему-то мутирует в гусеницу. В любом случае, в обоих случаях речь идет о насекомых. Фигурка «маленького человека» русской литературы, продираясь сквозь хитросплетения ХХ века, незаметно действительно выродилась в насекомое. И этот образ закрепил в названии своего романа Виктор Пелевин: «Жизнь насекомых»! Что главное – к насекомому, в отличие от маленького человека, нельзя испытывать жалость. А разве кто говорил о жалости к классовому врагу? Еще Маяковский сравнил его с клопом, с насекомым, которое надо давить без жалости!

7 апреля 1947 открылся филиал библиотеки на Онежском заводе. Из фонда читального зала адресно выделили 1400 книг.

«На 1 декабря 1948 года в библиотеку записалось 260 человек, их них инженерно-технического персонала 35, рабочих 215. Все они занимаются самообразованием и дополнительно читают художественную литературу. За филиалом закреплена работник читального зала тов. Герасимова, которая каждую среду производит выдачу книг. Посещаемость 70-80 читателей» (Там же, л. 43).

Судя по протоколам собраний коллектива библиотеки, картина состояния заводской библиотеки не столь уж радужная. На собрании 2 октября 1950 открыто говорилось о том, что на Онегзаводе работа провалена. В результате рабочие не сдали 130 книг, многие из должников уже уволились. Некоторые книги пришли в негодность, их пришлось списать. В связи с этим предлагалось посылать на завод только передвижку и провести по цехам и в общежитии массовую работу. (10, лл. 17-18). И все-таки заводской филиал сохранился. По данным газеты «Ленинское знамя» от 26 октября 1952 года, в заводском филиале было 600 читателей. «Вот формуляр молодого формовщика литейного цеха т. Рябова, - пишет газета. - Он прочитал в этом году «Порт-Артур» Степанова, «Северную Аврору» Никитина, роман В. Гюго «Отверженные»…». В кузнечном цехе читали биографию Сталина, а в общежитии - рассказы старых рабочих о встречах со Сталиным. Книгопередвижка отправилась и в общежитие Судостроительного завода. В производственных коллективах Онегзавода и Слюдяной фабрики проводились встречи с карельскими писателями, вечера на тему: «Борьба за мир», «Маяковский об Америке», «Новый Китай», «Радиолокация», «Было ли начало мира и будет ли конец». Лекции читались также в совхозе им. Зайцева.

В 1948 году Публичная библиотека переживала настоящий подъем. Если в 4 квартале 1947 года посещаемость читального зала была 40-50 человек, то в 1 квартала 1948 года – свыше 100 человек (4, л. 9). Проводились литературные вечера, читательские конференции, литературные обзоры, причем не только на Онегзаводе и «слюдянке», но и в общежитии работников УВСР, в красном уголке Гидрометеослужбы. В общежитии ремесленного училища состоялась читательская конференция по книге Л. Кассиля «Дорогие мои мальчишки» и литературный обзор на тему «Молодежь в Великой Отечественной войне». В художественной части вечера выступили артисты театра русской драмы, радиокомитета - активные читатели библиотеки (Там же, л. 27). На 10 декабря 1948 года занималось читателей в библиотеке 2188 человек, из них служащих: 691, рабочих 86, студентов вузов 310, учащихся техникумов и 10 классов 690, научных работников 45, прочих 175. Посетило читальный зал 12229 чел., выдано книг 35337 (Там же, л. 42). Большинство читателей были студенты госуниверситета, учительского института, строительного и архитектурного техникумов, слушатели партшколы.

«Часто в читальном зале можно увидеть заслуженных врачей республики тов. Луговского Е.Ф., Гуткину Л. И., зав. кафедрой литературы Учительского института тов. Миролюбову. (…) Систематически занимается в читальном зале поэт нашей республики тов. Аристов, артисты государственного театра тов. Высоцкий, Томашевский, Фридман и др. (…) Бывают в читальном зале и молодые рабочие, такие как Винокуров, Азаров, Зимин, учатся в вечерней школе и в свободное время приходят и читают художественную литературу» (5, л. 42).

Из отчета в отчет кочует фигура слесаря Винокурова. Этот парень работал на авторемзаводе и учился в вечерней школе. Очевидно, действительно любознательный был товарищ и книжки читать любил. А в отчеты попадал то и дело, наверное, потому, что уж очень хорошо иллюстрировал типаж молодого рабочего, который тянется к знаниям. И точно так же из года в год повторяются задачи, поставленные партией перед Публичной библиотекой: активное содействие выполнению плана Великой Сталинской пятилетки, пропаганда марксистско-ленинской литературы, обслуживание весенней посевной кампании и методическая помощь библиотекам республики. Библиотека занималась и выпуском методических пособий в помощь рабочему читателю. В 1950 году вышло 6 отдельных брошюр: «Что читать» маляру, штукатуру. каменщику, печнику, плотнику, кровельщику (11, л. 63). В читальном зале библиотеки для рабочих с образованием ниже 5 классов (таких было более ста человек), завели отдельный аналитический формуляр, с этими рабочими велась отдельная работа в виде бесед и рекомендаций по чтению.

«Читательница Кяркенен Лемпи Мартыновна, финка 1928 г.р., работает штукатуром в стройуправлении, образование три класса, читает на абонементе с 1949 года.

Первое время ей подбирали рассказы Пушкина, Горького, Толстого Л.Н. Затем библиотекарь стал ее знакомить с произведениями лауреатов Сталинской премии. Ею прочитаны книги: «Молодая гвардия» Фадеева, «Весна на Одере» Казакевича, «Подпольный обком действует» Федорова, «Первые радости» Фадеева и др. Книгу «Поджигатели» Шпанова Кяркенен спросила сама и сказала, что первое время читать ей было трудно, а теперь читает с удовольствием. (…) За 1951-52 год она прочла 68 книг. Из них 10 общественно-политических, 12 русских классиков, 38 советских писателей, 8 переводных» (14, л. 26).

17 февраля 1950 года библиотека получила автомашину (8, л. 10), которая выполняла еще и функцию библиомобиля, не только развозила «заведывающего». В 1950 году библиомобиль выезжал 9 раз в Шелтозерский и Пряжинский районы, обслуживал поселки, в которых не было библиотек. Большой спрос на селе имела именно художественная литература, и это обстоятельство ставилось библиотекарям в вину: якобы «не велась работа с книгой», не хотел народ читать политическую литературу.

В 1950 году публичная библиотека приобрела книг из бибколлектора на 40000 рублей, в ленинградской букинистике – на 32759 рублей, газет и журналов выписала на сумму 28000 рублей (Там же, л. 15). В 1952 году на покупку книг было потрачено 82000 рублей – смета была урезана в связи с удешевлением литературы. Не будет забывать, что последние сталинские годы – это время снижения цен. В первую очередь приобреталась общественно-политическая литература. Так, в 1952 году были закуплены следующие книги:

1. Сталин. Экономические проблемы социализма в СССР – 84 экз.

2. Сталин. Речь на 19 съезде ВКП (б) – 60 экз.

3. Маленков. Отчетный доклад 19 съезду партии о работе ЦКВКП (б) – 80 экз.

4. Булганин. Речь на 19 съезде ВКП (б) – 50 экз.

5. Берия. Речь на 19 съезде ВКП (б) – 60 экз. и т.п. (15, л. 3)

Через три года брошюры, в которых только упоминается имя Берии, будут тотально изыматься из всех библиотек вместе с каталожными карточками и сжигаться. А ссылки на его статьи и фамилию - затушевываться (16, лл. 83-84)

Ложились на библиотеку и чисто хозяйственные расходы, такие как постройка сарая, распиловка и складирование дров, натирка полов. Интересно сравнить следующие цифры. В 1950 году за проведение лекции платили 200 рублей, а за уборку туалета (внештатными силами) – 500 (Там же, л. 13). Вероятно, речь идет об очистке выгребной ямы, для коего занятия специально выписывался человек редкой профессии – золотарь. И все же обидно за лекторов. Потому что при необходимости лектор, собрав силы для решающего броска, почистить уборную может. Но вот сможет ли золотарь прочесть лекцию? Впрочем, в наше время за лекцию чаще всего вообще ничего не платят, так что не с чем и сравнивать.

Рост популярности публичной библиотеки и постоянное увеличение количества читателей, как того и требовал производственный план, привели к тому, что к 1951 году читальный зал уже не вмещал всех желающих, а книжные новинки, ежедневно поступающие в библиотеку из Книжной палаты, было некуда класть. Вот как описывает ситуацию газета «Молодой большевик» от 6 октября 1951 года.

«Воскресный осенний вечер. К зданию публичной библиотеки КФССР в одиночку и группами подходят ученики старших классов, студенты университета и техникумов, рабочие, стремящиеся повысить свое образование. Каждый из них надеется, что в этот вечер спокойно поработает в благоприятных условиях. Но часто горькое разочарование ждет их. Уже при входе бросается в глаза, что в фойе то здесь, то там сидят над раскрытой книгой люди.

Автор заметки предлагал изменить порядок работы библиотеки по воскресеньям: с 10 утра до 23 вечера, так как студентам, обучающимся во вторую смену, по будням просто негде взять нужную литературу.

С 1951 года библиотекой руководила А.С.Синицына. Судя по стилю ее писем в органы власти, была она человеком прямым и жестким, не склонным к либеральничанью даже с собственным начальством. Впрочем, и смета на содержание публичной библиотеки в 1951 году была значительно уменьшена по сравнению с 1950-м годом, поэтому все необходимое приходилось буквально вырывать:

«Библиотеке отпустили после неоднократных просьб всего лишь 1 млн. рублей, что позволило приобрести умывальник, несколько полотенец, пылесос, счеты и т.п. мелкие вещи. Из-за отсутствия средств на приобретение инвентаря мы не можем купить ни одного каталожного шкафа, а из-за этого не можем создавать новые каталоги, вдобавок не можем кипятить воду для читателей, не говоря уже о приобретении таких вещей как хотя бы один несгораемый шкаф или ковровые дорожки» (12, л. 25).

А.С.Синицына неоднократно писала и в Совет Министров КФССР, и в ЦК компартии КФССР о том, что помещение библиотеки завалено новыми поступлениями, книги буквально некуда класть…

«Помещение, занимаемое библиотекой в нижнем этаже Дворца пионеров, мало приспособлено для обслуживания читателей и книгохранения. Книжные фонды размещены с нарушением установленных для библиотеки норм и правил. Вместо 400 книг на 1 кв. метр 1090 книг на стеллажах высотой вместо двух – свыше трех метров. 65 тыс. книг находятся в неприспособленном для их хранения помещении, из них 35 тысяч – во дворе в дощатом сарае. 30 тысяч неотопляемом подвале… За все послевоенные годы не разобраны посылки с обязательными экземплярами нот, изографики, эстампов и газет…» (13, л. 36)

Подобное нетерпимое положение, по мнению Синицыной, было обусловлено бюрократической волокитой, возникшей в недрах Министерства культуры, по поводу строительства нового здания библиотеки. Документация попала в отдел капитального строительства начальнику Коровякову, а «он с ней так и не разобрался и с его стороны не видно реальной помощи в этом деле» (Там же, л. 43). Вообще, в 1946 году разрабатывалось несколько проектов здания публичной библиотеки, намечался даже фонтан со львами, однако выбор пал на проект архитектора Гутина как на компромиссный вариант. В результате был заложен фундамент и… строительство заморозили, уповая на некие объективные обстоятельства. Синицына полагала, что:

«Основной причиной срыва строительства здания библиотеки в 1953 году является не столько обвал в доме физкультуре, сколько прикрытие этим обвалом нежелание руководителей-строителей (Русецким и Лобко) вести невыгодные для них, не показательные для выполнения их плана строительные работы на этом объекте. В настоящее время строительные работы не ведутся. Время для работы по железобетонным перекрытиям уже упущено. На третью зиму возведенные стены остаются без крыши. Фундамент находится в воде, накопившейся от таянья снега и льда» (Там же).

21 ноября 1953 года в газете «Советская культура» появилась статья «Портик с колоннами» (Печальная история одного строительства), в которой московские журналисты едко прошлись по Министерству культуры КФССР, карельским партийцам и стройконторе, устроившей волокиту: «В одних случаях Министерство опаздывает с открытием кредитов на строительство, в других – перебрасывает неосвоенные средства на новые стройки, в третьих – сами строители работают без плана…», меж тем как «портик с колоннами» успел покрыться толстым слоем мха…

Здание на ул. Луначарского,2

Известно, что в начале Великой Отечественной войны наиболее ценные рукописи из фонда читального зала Публичной библиотеки, а также основного фонда кабинета краеведения (всего около 10000 экземпляров) были эвакуированы и хранились на станции Вонгуда Кировской ж/д. В 1943 году они были переданы Наркопросу, а далее рассеялись по библиотекам различных организаций и после войны, несмотря на протесты Публичной библиотеки, в фонды не вернулись (1, л. 27). Вдобавок множество томов было вывезено в Финляндию, а книги, оставшиеся в Петрозаводске, погибли при пожаре в 1941 году. Таким образом, книжный фонд пришлось восстанавливать практически с нуля.   Архивные документы, относящиеся к 1944-1945 годам, оставляют странное ощущение очень плотного времени, когда обычная зима вмещала целую эпоху. Особенно это касается документов рукописных – черновиков, писем. В данном случае понятие энергетического следа давно ушедших событий, а главное – переживаний, отнюдь не метафора. Причем есть документы «мертвые» и «живые». Последние до сих пор дышат, заражают эмоциями…

Методические указания предваряла цитата из речи тов. Сталина: «Нужно, чтобы все наши люди и все учреждения в тылу работали слаженно и четко, как хороший часовой механизм». Эта мысль развивала известную ленинскую идею о «колесиках и винтиках», и на практике, пожалуй, действительно успешно воплощалась. Помимо цитаты из речи Сталина, по всем учреждениям культуры была разослана еще и выдержка из речи М.И. Калинина, предваряющая Методическое письмо о работе библиотеки с интеллигенцией:

«Мы хотим деревню, ее культуру, ее людей сделать городскими, культурными, иначе говоря, чтобы их культура, быт равнялись городским. Разве мы можем все это сделать без науки, без высокой техники? Советская интеллигенция должна помочь населению колхозной деревни в овладении научными знаниями. В повышении общей культуры» (Там же, л. 31).

Параллельно государством ставилась задача «обеспеченности изб-читален дровами и керосином» (Там же, л. 55), гораздо более реальная и насущная на тот момент, хотя в сороковых и городские дома отапливались дровами, а население периодически отзывалось на сплав и лесозаготовки. Повышенное внимание, которое советская власть наконец уделила интеллигенции, на деле вылилось в абсурдные рекомендации, когда на библиотеки и др. учреждения культуры была возложена даже обязанность «подготовки трудящихся по нормам ГТО» (Там же, л. 51). Вот уж нашли на кого свалить! Существовали методические указания даже по тому поводу, как правильно читать газету:

«Для того чтобы хорошо провести читку, надо внимательно подготовиться к чтению каждого абзаца. Необходимо установить последовательность чтения в каждом отдельном случае, чтобы не читать просто то, что попадется на глаза… Очень важным материалом в газете является передовая статья…» (Там же, л. 47).

Итак, несмотря на то, что война все еще продолжалась, в ноябре 1944 года штат Республиканской Государственной Публичной библиотеки был наполовину укомплектован – в количестве 20 человек (2, л. 1), и библиотека открылась в здании бывшего Дворца пионеров по адресу: Луначарского,2 (сейчас там находится больница). Библиотеке было выделено всего три комнаты. В составе библиотеки предполагались отделы:

1. комплектования

2. обработки и каталогизации

3. научно-библиографический

4. обслуживания читателей (читальный зал)

5. национальной литературы

6. детский отдел

7. хозяйственный отдел и бухгалтерия

8. специальный фонд

9. отдел общего фонда

На деле все сотрудники помещались в тех же трех комнатах бывшего Дворца пионеров. В те годы Публичная библиотека была скорее государственным хранилищем и на дом книг не выдавала. Правом получения книг на дом пользовались только члены правительства – народные комиссары КФССР и депутаты Верховного Совета КФССР, если они проживали в Петрозаводске (3, л. 2) Заведовала библиотекой Татьяна Федоровна Мартьянова.

В конце 1944 года сотрудникам библиотеки полагались следующие оклады:

Директор – 1200

Зам. по научной работе – 1000

Библиотекарь – 600

Бухгалтер – 450

Секретарь-машинистка – 300

Уборщица –120

Истопник – 150 (Там же, л. 1)

Параллельно существовала еще и система снабжения граждан продовольственными товарами по категориям. Сотрудники библиотеки относились в основном к третьей и четвертой категориям снабжения, т.е. к работникам невысокой ценности в условиях военного времени. Что касается снабжения промышленными товарами, этот вопрос иллюстрирует письмо Т. Ф. Мартьяновой депутату Верховного совета Г. Н. Куприянову:

«Не можем похвастать и вниманием Зарецкого Райторга по вопросу снабжения нашего коллектива промтоварами. Как всегда обходят, говоря: «Снабжаем промышленные предприятия, приносящие пользу…» (7, л. 32).

Очевидно, ответ райторга – прямое цитирование. Вряд ли работники торговли были знакомы со словами М.И. Калинина. А если что и слышали, то их это никак не касалось.

В конце 1944- начале 1945 года в библиотеку поступала литература, возвращенная из Финляндии, а также из эвакуации. В январе 1945 года получили книг:

На финском языке из архива НКВД – 1023 кн.

Возвращено из эвакуации – 200

Из Финляндии – 11860

Из бибколлектора – 18

Итого 13000 книг (4, л. 14)

Также Госфонд литературы выделил 25000 томов для пополнения книжных фондов библиотеки (3, л. 9).

За неимением стеллажей, шкафов и пр. мебели, большинство книжных пачек так и не было вскрыто, то же касается и новых поступлений из Книжной палаты. Вдобавок сотрудников периодически вызывали на заготовку дров, лесосплав, перевозку мебели, а также переборку картофеля в городских овощехранилищах (Там же, л. 44). При этом руководство библиотеки вынуждено было отчитываться о причинах невыполнения плана:

«Одной из главных причин невыполнения годового плана было отсутствие библиотечных кадров. Брать на работу приходилось людей, которые совершенно не знают библиотечного дела. Это вызывает много брака в работе, была также и текучесть кадров в связи с окончанием войны. Условия труда были очень тяжелыми. Низкая температура помещения отдела задерживала норму выработки. Руки замерзали, работники должны были отогревать их у печки. Частые аварии были с электричеством, особенно в декабре. Приходилось работать только при дневном свете с 10 утра до 4 вечера. А так как помещение отдела находится на первом этаже, и окна лишь частично заклеены и частично забиты фанерой, то работали и днем, напрягая зрение, работали не при нормальном дневном свете» (Там же).

Сотрудники библиотеки отвлекались и на прочие работы по городу, никак не связанные с основой деятельностью. В ноябре 1945 г. в библиотеку пришло, к примеру, следующее требование: «Директору Публичной библиотеки

Исполком Зарецкого райсовета депутатов трудящихся на основании постановления СНК КФССР от 3 ноября 1945 г. (…) о учете скота на 1 января 1946 г. предлагает вам выделить гр. Хеглунд для проведения подворового обхода с 1 января по 5 января 1946 года с сохранением полученной зарплаты.

Председатель Исполкома Зарецкого райсовета

Антохин» (Там же, л. 43)

Между тем найти квалифицированные кадры библиотекарей было очень непросто. Объявления о вакансиях периодически появлялись в республиканской прессе:

«Государственной библиотеке требуются на постоянную работу главные библиотекари. Главный библиограф, зав.читальным залом, редактор, художник. Уборщица» (1, л. 32).

Это объявление вышло в газете 7 декабря 1945 г., откликов пришло множество, в т.ч. от лиц с образованием 5 классов. Постоянное место работы давало надежду на получение какого-либо жилья, а в библиотеке положение с жильем было аховое. Так, 10 августа 1945 года Т. Ф. Мартьяновой предложено в трехдневный срок освободить занимаемую ею квартиру, потому что из эвакуации вернулась бывшая хозяйка. По той же причине судебные приставы выселили еще четырех работников, и они оказались буквально на улице.

«Помимо перечисленных, нуждается в квартире Грошникова В. В. – мать воина, погибшего за родину. В течение 6 месяцев не может вернуться в свою комнату, в которой жила до войны и которая занята складом НКВД, и она вынуждена жить в комнатушке без печки в здании библиотеки. В помещении библиотеки также размещены Андриянова, Венустова, Будник, Ниеминен. Библиотека не имеет жилплощади, кроме 3 комнат на Промышленной улице, арендованных в доме Наркомпроса, но и туда вселиться не имеют возможности, т.к. в доме нет стекол» (Там же, л. 14).

Остается добавить, что нуждающихся работников все-таки поселили на Промышленной улице, но через некоторое время выселили и оттуда из-за простого ведомственного крючкотворства. Это еще раз подтверждает то, что пожелание М. И. Калинина о возросшем внимании к интеллигенции никакого отклика в реальности не находило. Насколько же разнится действительное положение вещей с казенными фразами, спущенными из Москвы для исполнения! Вот, например, к празднику 8 марта 1945 года библиотеке было предложено провести выставки по темам:

Жены и дети фронтовиков окружены всенародной заботой.

Фашизм – злейший враг советской женщины.

Женщина – могучая сила в борьбе против немецко-фашистских захватчиков (Там же, л. 62)

Что касается женщины как могучей силы, то женщина могуча и в бытовых условиях, и на культурном фронте, который требует порой не меньшего мужества. И сотрудники Публичной библиотеки его проявили в полной мере. Несмотря на ужасающие условия труда и быта, в 1945 году Публичная библиотека установила связи по МБА со следующими библиотеками:

1. Государственной библиотекой СССР им. Ленина

2. Государственной Публичной библиотекой им. Салтыкова-Щедрина (Ленинград)

3. Научной библиотекой при Саратовском Гос. Университете им. Чернышевского (Саратов)

А это означает, что мирная жизнь восстанавливалась, и люди стремились читать, повышать свой образовательный уровень (пусть не прозвучит казенно). В каких же условиях занимались посетители читального зала в 1945 году, если в помещении был всего один общий стол, за которым им приходилось тесниться, а книги были разложены на полу и на подоконниках вне всякой системы, и чтобы найти нужную, приходилось буквально перелопачивать горы! И все-таки сквозь машинопись отчетных листов пробивается солнце.

Читаемость:

1. Абрамов В.Н. – военнослужащий, беспартийный (авиационное и автомобильное дело)

2. Харитонов В.Л. – уполномоченный госпиталя (социально-экономическая литература)

3. Ибадов М.И. – кандидат ВКП (б), инженер (научная литература)

4. Фрейдлинг К.В. – агроном (справочная литература)

5. Геращенко С.З. – майор, ВКП (б), военнослужащий (специально-экономическая литература, философия)

6. Цвабель Г.И. – пианист (иностранная литература)

В основном спрос на справочную, социально-экономическую, научную и техническую литературу…» (4, л. 9)

А вот список самых активных читателей 1945 года:

Заленский С.М. – синоптик, 52 книг

Дмитриенко Я.П. – капитан, 12 книг

Кудрявцев А.И. – инструктор ЦК ВКП (б), 20 книг

Федосеев Ф.В. – капитан, 25 книг

Федоров Н.О. – радист, 56 книг

Соколиков Н.Р. – подполковник, 37 книг

Фридман Г.Л. – артист, 28 книг

Покровский – журналист, 32 книги

Желтоносова М.П. – инструктор, 22 книг

Луговской – 60 книг

Рождественский – инженер, 12 книг (Там же, л. 66)

Очевидно, каждого читателя сотрудники знали в лицо. Да это и немудрено, когда вся жизнь протекала в трех комнатах бывшего Дворца пионеров. Радует, что за работу по восстановлению фонда Государственной Публичной библиотеки КФССР в 1945 году следующие сотрудники были представлены на получение медали «За трудовую доблесть в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»:

Беляковская Ермиония Иосифовна 1886 г.р., гл. библиотекарь

Венустова Мария Ивановна 1903 г.р., зам. директора библиотеки по научной работе

Кренева Екатерина Ивановна 1913 г.р., зав. читальным залом

Мартьянова Т.Ф. 1911 г.р., директор библиотеки (Там же, л. 23-24).

Интересно, возникло ли после войны у людей особое ощущение жизни, себя и друг друга? Вряд ли это ощущение можно назвать избранностью, тогда это слово имело скорей отрицательную эмоциональную окраску, и все же это были люди, которым удалось проскочить сквозь мясорубку, почему-то именно им. Как они чувствовали себя, прислушивались ли к дыханию – своему и чужому? Подкатывало ли к ним особое ощущение бытия: я есть, я здесь? Я не винтик большого часового механизма, я сам себе человек… Что-то такое проскальзывает в запросах, которые после войны люди направляли в различные инстанции в поисках друг друга. Что-то большое, глубинное, как будто мир четко разделился на мир живых и мертвых. И тот, потаенный мир мертвых, сделался столь же реален и густонаселен…

«Директору Карельской Республиканской библиотеки КФССР

от бывшей работницы Демидовой Прасковьи Ивановны

Нижайше прошу Вас сообщить мне (если представляется к этому возможность), работает ли кто из бывших работников вверенной Вам библиотеки, как то:

Мартьянова Т.Ф., Попова В.И., Грошникова В.В. и Суханова Зинаида Ивановна. Много возникает сомнений насчет того, живы они или нет.

18 февраля 1945 г.» (Там же, Л. 13)

Сейчас мы можем ответить Прасковье Ивановны, что двое из ее списка – Т. Ф. Мартьянова и В. В. Грошникова точно живы. А вот Зинаида Ивановна Суханова погибла при сопровождении баржи в эвакуацию в 1941 году. И так это странно, что нам теперь это известно, а Прасковье Ивановне до сих пор – нет.

Еще одно трогательное до слез письмо переслали в публичную библиотеку из Наркомата Образования КФССР. Это письмо написали бойцы воинской части, расквартированной за границей:

«Уважаемый товарищ Нарком!

Бойцы, сержанты и офицеры воинской части Полевая почта 46157 прошли славный боевой путь по полям сражений от Сталинграда до Берлина, от Волги до Эльбы, уничтожая на всем пути немецкие орды. (…) Сейчас мы находимся далеко за пределами любимой Родины, на чужой земле. Среди чужих людей. Единственная связь с малой родиной – это радио и письма. Но этого мало. Мы хотим, чтобы мы не чувствовали оторванности от своей Родины, мы хотим учиться и всей душой быть вместе с советским народом.

У нас очень мало политической литературы. Нет Истории ВКП (б), трудов Ленина, Сталина. У нас совсем нет художественной литературы. И если появится какая-нибудь маленькая книжка – мы перечитываем ее по несколько раз и бережем ее как самое драгоценное в нашей жизни. Мы решили на общем собрании обратиться к Вам с просьбой оказать нам помощь в этом большом вопросе.

Простите, что мы отрываем Вас от большой государственной деятельности, но нужда заставила нас обратиться к Вам, и мы надеемся, что Вы из Ваших возможностей окажете нам хоть небольшую помощь.

Расходы, связанные с пересылкой литературы, мы, конечно, оплатим.

Еще раз надеемся на ваше великодушие и заботу о воинам Красной Армии, находящихся за границей.

С гвардейским приветом по поручению собрания:

(Всего десять подписей).

24 октября 1941 года» (Там же, л. 34)

В декабре 1945 года Публичная библиотека отправила бойцам посылку, которое сопровождало следующее письмо:

«Дорогие товарищи гвардейцы!

Государственная Публичная библиотека КФССР посылает вам очень скромный подарок – посылочку книг.

К сожалению, художественной литературы не можем выслать за исключением нескольких книг, т.к. библиотека не богата ею. Наша библиотека была разрушена врагами до основания в 1941 году, и все книжное богатство сгорело. (…) Просим извинить, если вы ожидали более ценных книг, и мы не оправдали ваших надежд.

12. декабря 1945» (Там же, л. 35)

Что за книжки были в той посылке? Наверное, сейчас это и не так уж важно. Главное, что сотрудники Публичной библиотеки, ютившиеся вместе с читателями за одним столом, прочли, что для кого-то самым драгоценным в жизни является книга и что иногда человек понимает это, только лишившись возможности чтения…

Примерно на той же ноте написано письмо читателя Фирсова, опубликованное в газете «Ленинское знамя» 3 июля 1945 года. Вероятно, Фирсов составлял его в соавторстве с сотрудниками библиотеки: в деле есть черновик письма, исправления в который внесены другими чернилами, равно как и приведенные цифры посещаемости, которые простой читатель никак не мог знать. Итак, Фирсов пишет:

«Библиотечному делу в нашей стране уделяется исключительное внимание. Ряд последний решений партии и правительства, предусматривающих развитие библиотечной сети и улучшения работы библиотек – яркое тому свидетельство.

Однако иначе смотрят на это руководители культурного фронта К-Ф республики. (…) Иначе чем объяснить этот прискорбный факт, что К-Ф республика по сей день не имеет своего книгохранилища, а в столице республики (…) отсутствует научный библиотечный центр с широким доступом читателей. (…) За короткий промежуток времени библиотека сменила два помещения. На днях предстоит третий переезд. При этом каждый раз библиотека получает помещение хуже, чем имеет…

С конца декабря 1944 года по апрель 1945 года библиотекой обслужено до 800 читателей, выдано свыше 5000 томов книг и выполнено около 200 разнообразных библиографических справок.

Руины здания библиотеки на Пушкинской,8. 1944

С удивительно смелой самокритикой выступил ежемесячник Наркомпроса АКССР «В помощь просвещенцу» (март 1927 г.). Речь идет о ликвидации безграмотности:

«Обследование РКИ установило недостаточную педагогическую подготовленность ликвидаторов. «Неумелый и неправильный подход к взрослому неграмотному, зачастую отталкивающий его от обучения или не вызывающий с его стороны интереса к занятиям», – говорит материал обследования. К сожалению, это в большинстве случаев верно; в посещаемости ликпунктов в этом году были огромные перебои и утечка учащихся с ликпункта порою принимала угрожающие размеры, местами приводила к тому, что охват был 30 человек. А выпуск 6-7 и даже 2-3 человека. Поэтому и стоимость одного обученного и в этом году будет непомерно высока и авторитет ликпункта среди неграмотного и грамотного населения невысок» (3, л. 29).

Впоследствии, начиная с тридцатых годов ХХ веков, подобная самокритика в прессе будет не только немыслимой, но и откровенно опасной. А в 1927 г. в той же статье попутно критиковались еще и районные избы-читальни, на которые возлагались обязанности по обучению населения. Вероятно, в конце двадцатых прошлого века, в бытность А.Луначарского наркомом образования, за объективный анализ ситуации никого не наказывали строго, и анализ этот был не только востребован, но и поощрялся, поскольку способствовал разработке более эффективных методических рекомендаций. А обязанности методического центра в период ликвидации безграмотности возлагалась на Публичную библиотеку республики.

Приведенный пример самокритики в ежемесячнике Наркомпроса относится к 1927 году, а ведь в Карелии вопрос о ликвидации безграмотности был поставлен даже ранее опубликованного Всероссийского декрета от 26 декабря 1919 года, еще осенью 19-го. Причем минимальный срок ликвидации безграмотности со всеми подготовительными мероприятиями был заявлен совершенно фантастический: 1 год и 6 месяцев. То есть ликвидация должна была завершиться к 1 июня 1921 года! Обучение грамоте считалось делом отнюдь не добровольным, а сугубо государственным, обучающимся товарищам предоставлялось льготное сокращение рабочего дня на два часа с сохранением заработной платы, а нежелающие учиться поражались в гражданских правах. (10, л. 75)

В Обязательном постановлении по всеобщей грамотности в Олонецкой губернии 1919 года говорится, что взыскания с товарищей, уклоняющихся от обучения, производятся:

1. в форме перевода с высшей продовольственной категории в низшую,

2. в форме исключения из членов профессиональных союзов,

3. наконец уклоняющихся просто лишали работы после завершения работы местной школы грамоты.

По окончании срока ликвидации безграмотности, то есть с июня 1921 г., все неграмотные до 50 лет:

1. не могли быть избираемы в представительские учреждения и лишались права занимать выборные должности,

2. уплачивали особый налог в размере 1000 р. в год на нужды просветительского характера,

3. все учреждения и лица, которые после установленного срока продолжат использовать труд неграмотных, подвергнутся взысканиям и штрафам по суду.

(Там же)

Очевидно, указания этого постановления так и не были претворены в жизнь в полном объеме, потому что даже репрессивные меры не смогли заставить трудящихся обучаться грамоте в массовом порядке, и в Народном комиссариате образования весьма скоро поняли, что задача обучения населения в течение полутора лет совершенно нереальна, что нахрапом положения не исправишь и что обучение грамоте взрослого населения – дело трудоемкое и нескорое, тем более на фоне борьбы с интервентами и белофиннами. До грамоты ли?

По результатам обследования Олонецкого Уездного отдела народного образования (данные 10.08. 1924 г.), «в 1923-24 гг. было в Уезде 15 ликпунктов. Ликвидировалась неграмотность только среди допризывников. Работа проведена незначительная: из 184 неграмотных допризывников только 32 человека научились грамоте. С остальным населением ликвидация даже не начиналась.

В 1924-25 гг. предполагается развернуть работу в этом направлении, если предоставленная смета в УИК будет подтверждена. Намечена сеть – 42 ликпункта с нагрузкой 130 чел., намечен возраст и профессии, но будет ли начата работа, трудно сказать. Все будет зависеть от материальных предпосылок. Библиотеки при избах-читальнях в большинстве своем работу ведут довольно удовлетворительно». (11, л. 45)

В докладе наркома образования Т. Гаппоева 17 сентября 1926 года по Петрозаводску картина нарисована не столь уж и печальная: «Работало 5 ликвидационных пунктов, 4 русских и 1 финский с обхватом в 80 человек. Выпущено грамотных 53 ч. 60, 9 %. Стоимость каждого ликвидированного 12 р. 54 к.» (12, л. 5)

В 1927 году в целевых установках пятилетнего плана ликвидация неграмотности проектировалась уже в течение пяти лет. И все же через пять намеченных лет, по данным переписи 1933 года, в Карелии грамотность населения в возрасте 9-49 лет составляла всего 49 %. (6, с. 569) А в 1939 году перепись установила, что среди жителей КАССР в возрасте 9-49 лет грамотные составляли уже 92,4 % (Там же). Каким же образом удалось достичь столь высоких показателей? За двадцать лет выросло поколение, посещавшее школу, и процент неграмотных до 50 лет естественным образом снизился (переход к всеобщему начальному образованию завершился в республике в 1932 году)? А может, сами учителя обучились методике преподавания грамоты взрослому населения? Невольно возникает подозрение, а не завышен ли намеренно процент? Ведь в 1939 году откровенное признание в том, что из тридцати человек обучилось всего двое или трое, могло быть расценено как срыв работы и вредительство… Например, в республике Коми в 1939 году были обнаружены явные случаи приписок к деле ликбеза: «...Ухтинский поселковый совет вместо организации действительной работы по ликвидации неграмотности в поселке и населенных окраинных пунктах занялся очковтирательством, давая сведения о 100 %-м охвате, тогда как ни один не обучается по поселку» (14). На мысли о приписках наводит также тот факт, что в 1945 году в «Инструкции об организации справочной работы в избах-читальнях, клубах и домах культуры», распространяемой Центральным научно-методическим кабинетом политпросветработы Наркомпроса РФСФР, вновь поднимается вопрос о работе с неграмотными, а именно: «Помощь обучению неграмотных и малограмотных. Особенно допризывников и бойцов всеобуча». (13, л. 51)

Не стоит идеализировать крестьянский мирок, как то порой происходит при разговоре о крестьянских поэтах или крестьянской цивилизации: в массе наше крестьянство было далеко не просвещенным. Но что справедливо, в те времена человек трудящийся еще не успел унифицироваться. И вещи, и книги, случавшиеся на его пути, бывали основательны, поэтому люди ждали той же основательности от учителей. А учителя, напротив, являлись напорстые, энергетичные, жаждали новизны и имели глубокое убеждение в том, что человека можно перековать за пару-тройку лет, выучить, воспитать – быстро, на скорую руку…

Напористы строчки газеты «Punainen Karjala» (6 марта 1929):

«Punanurkkia on järjestettävä Kiisjoelle -2, Kulmajärvelle – 2, Syvälammelle 1... Vastaanalaiselle järjestäjälle tullaan maksamaan 25 ruplaa palkkiota kuukaudessa. Valistusrekiä tulee piirissä kiertämään vain yksi, johon järjestetään radio, elokuvat ja kirjastot».

(Красные уголки нужно организовать в Кийсйоки – 2, Кулмаярви – 2, Сювялампи – 1… Ответственному полагается жалованье в размере 25 рублей. «Просветительские сани» району выделяются всего одни, на них будут радиоустановка, кино и библиотека).

Речь идет о поселках лесорубов, и культурное обслуживание в статье выносится на первый план. Этим обещаниям доверять можно: в 1927 году Карелия была почти полностью радиофицирована (6, с. 568), а радио – помимо официальной информации из центра – означало еще концерты классической музыки, которой прежде в деревнях не слышали вовсе. Классическая музыка – мощный культурный фактор. Музыка выпрямляет – подспудно, не навязываясь. Музыка устанавливает гармонию человека и целого Космоса. Музыка учит прислушиваться в первую очередь к собственным внутренним порывам. А ведь в любом человеке, будь он простой лесоруб, не знакомый с мировым культурным наследием, живет естественная тяга к прекрасному. В двадцатые годы музыка была еще аполитичной, и скрипка не объявлялась «буржуазным» инструментом в отличие от кантеле или балалайки.

Нарком Луначарский ратовал за социализм науки и разума, а не за социализм массы. Вместе с его уходом с поста заметно изменилась общая тональность не только официальных газетных публикаций, но и читательских писем.

Вот «Красная Пряжа» от 8 октября 1934 г. сообщает:

«Рабочие, служащие Пряжи хотят читать книги, но их нескоро найдешь. Привозные книжные новинки из Петрозаводска ходят по рукам, они читаются с большим интересом… В библиотеке новинки стерегутся большим замком».

Почему? Потому что в Пряже попросту нет библиотекаря. Казалось бы, вполне обоснованная жалоба-просьба направить в Пряжу библиотекаря. Но почему автор побоялся подписаться собственным именем, и письмо опубликовали за скромной подписью «читатель»? А рядом, в подборке таких же читательских жалоб, встречаются псевдонимы: очевидец, В.Г., ВОРТЕП. Последний, легко раскрываемый, очевидно, дань всеобщему поветрию действовать анонимно. Ну почему бы, в самом деле, не подписаться собственным именем под жалобой, что в Эссойле «кружки при избе-читальне не работают»? Вероятно, потому, что бездействие заведующего могли квалифицировать как откровенный саботаж.

Страх порождал и массовые приписки во всех областях народного хозяйства, отмеченные даже в сводке ГПУ КАССР по Прионежскому району в 1934 г. Сводка имеет именно такой подзаголовок: «Представление дутых сведений».

«Виданский лесозаготовительный пункт в оперативных сведениях по выполнению производственной программы за 4 квартал представил в леспромхоз сведения по заготовке, преувеличив таковые на 500 ф.м. (…) По леспромхозу также наблюдается представление дутых сведений» (5, с. 213)

Именно эти примеры заставляют усомниться и в росте всеобщей грамотности с 49 до 92, 4 % за какие-то шесть лет. Хотя можно предположить, что здесь мы имеем дело с феноменом культурной сферы, изменения в которой поначалу происходят очень медленно, но вдруг начинают развиваться взрывообразно. В данном случае взрыв готовился в течение нескольких десятилетий.

Вообще, некоторые читательские письма тридцатых сейчас выглядят анонимными доносами, и можно представить, какие последствия имела подобная «работа с письмами читателей». А работа велась. Вот что пишут в рубрике «По следам наших выступлений»: (Красная Карелия, 2 марта 1939 г.):

«В своем письме лесоруб тов. Б. писал нам об отсутствии культурно-массовой работы на участке «Иску» Вилговского лесопункта. Заведующий Яскеляйнен снят с работы. Сейчас в клубе бильярд, патефон, газеты и журналы. Организован драматический коллектив».

Какая горькая ирония истории: едва обучившись грамоте, люди принялись строчить доносы. Очень редко встречается в прессе тридцатых лет деловая критика, бесстрашно подписанная собственным именем автора. Но вот, например, Цыкарева в газете «Советское Беломорье» (18 мая 1935 г.) пишет о состоянии некоторых сельских учреждений культуры:

«Примером «мерзости запустенья» служит Подужемская изба-читальня. Стекла выбиты, пол засыпан сажей, в углах грязь…»

Интересно, что в Национальном архиве РК сохранились материалы обследования Подужемской избы-читальни Кемского уезда от 12 августа 1924 г. В двадцатые годы это было вполне приличное учреждение:

«Обстановка очень уютная. На стенах много портретов, плакатов, лозунгов, имеется два красных знамени. Санитарное состояние избы-читальни удовлетворительное.

На избу-читальню получаются газеты:

Газеты центральные приходят на 7-8 день, местные приносят на 4-5 день».

«Виды работы избы-читальни: спектакли, литературные вечера, лекции-беседы, чтения с волшебным фонарем.

На лекциях-беседах присутствовало от 15 до 30 человек. На чтениях с туманными картинками от 50 до 100 человек, на спектаклях и разных агиткомпаниях от 50 до 150 человек».

«При избе-читальне имеется постоянная библиотека. Книги преимущественно брошюрного характера. Из книг не брошюрного характера имеется только: Ленин «Империализм как новейший этап капитализма», «Детская болезнь левизны», Плеханов «К вопросу о монистическом взгляде на историю» и две-три книжки по французской революции.

Изба-читальня принимает все меры к открытию ликпункта, велась агитация, читались доклады, производится учет неграмотных, но открыть такой не удалось в виду отрицательного отношения к нему населения. Производилось громкое чтение газет главным образом перед собранием». (12, лл. 90-92)

Вообще, в 1924 году по Мурманской железной дороге курсировал вагон-библиотека и в том же составе был еще вагон-кино, обеспечивавший культурный досуг населения тех деревень, в которых не было изб-читален. (5, л. 65) А с населением Кемского уезда работать было действительно сложно. Вот что писали в Информационной сводке ГПУ КАССР в апреле 1925 года: «Крестьянство деревни Компаково Тунгудской волости Кемского уезда в количестве 162 чел. Самые бедные, не имеющие лошади, коровы и средств к существованию, питаются соломой» (Там же, л. 73) и далее: «В деревне Ендогуба Лапинской волости Кемского уезда 50 % населения больны сифилисом» (Там же).

Но что же случилось с Подужемской избой-читальней за десять с небольшим лет? Почему потух ее волшебный фонарь? Можно предположить, что брошюры политического содержания действительно не могли вдохновить сельского жителя на обучение, то же касается и советской прессы, громкое чтение которой оставляло в умах подужемского населения именно что туманные картинки, однако есть еще кое-что. Секретные сводки ГПУ-НКВД с начала тридцатых годов отмечают массовое пьянство и самогоноварение среди сельского и городского населения, падеж скота, отсутствие кормов, гибель урожая из-за откровенного разгильдяйства, всеобщий развал работы в колхозах вплоть до полного краха. Виноваты в этом, естественно, были вредители и враги советской власти. Но разве может среди всеобщего развала нормально функционировать изба-читальня?

И все же есть примеры успешной работы с сельскими читателями, и наверняка это факты не дутые. Так, газета «Петровский ударник» от 30 октября 1936 года сообщает, что 28 октября в клубе Спасской губы состоялся вечер, посвященный 30-летнему юбилею литературной деятельности поэта-большевика Я.Э. Виртанена. Школьники прочли несколько стихотворений, рассказ «Андреевна», также «на вечере выступил объединенный хор колхозников и учителей средней школы вместе с шумовым оркестром». Теперь мы знаем, что поэт-большевик Виртанен будет арестован в 1938 году, а еще через год погибнет в лагере.

Каким же странным, непонятным образом вместе с током времени меняется текст, который современниками воспринимался как нейтральный, может быть, даже дежурный. Теперь он исполнен особой горечи по той простой причине, что нам известна дальнейшая судьба персонажей, а они еще не ведают ничего – из того, что случится с ними в ближайшие годы! Причем и неправда, писанная на потребу времени, вылезает как шило из мешка. В газете соврать довольно легко, это не поэзия, в которой сразу чувствуется малейшая фальшь. Но и ложь газетная все равно становится явной. Вот, газета «Советское Беломорье» от 18 января 1937 года в рубрике «Что читает деревенский коммунист» пишет со слов зав.учета кадров при конторе кирпичного завода т. Карельского:

«На первом плане у меня книги Маркса, Ленина, Сталина… Я тщательно проработал «Коммунистический манифест». И далее: «Председатель Шуерецкого сельсовета регулярно читает «Правду» и др. газеты. В течение года он прочел несколько художественных произведений, в т.ч. «Тихий Дон», «Поднятую целину» Шолохова. В собственной библиотеке 8 томов сочинений Ленина».

Вероятно, председатель действительно прочел «Тихий Дон» и «Поднятую целину» – это бестселлеры того времени, которые читали все. Иной художественной литературы в сельской библиотеке попросту не было, за исключением классики разве что. Однако Ленина и Маркса в массовом порядке колхозники наверняка не читали, хотя их произведениями и были забиты библиотечные полки. Сельские коммунисты были люди далеко не стальной закалки, в конечном итоге они были просто люди, которым на досуге хотелось почитать что-нибудь новенькое, и по ночам они наверняка не «Коммунистический манифест» конспектировали. С первых лет революции практически все библиотекари отмечают, что читатели требуют беллетристику, а ее почти нет, одни политические брошюры. При этом секретные сводки НКВД тридцатых годов рисуют отнюдь не радужную картину жизни простых трудящихся, откровенно отмечается, что люди ютятся в бараках, зарплата такова, что ее едва хватает на пропитание, что еду из рабочих столовых и собаке не дашь: в супе встречается лосиная вошь, а в хлебе – запеченные крысы. И это настоящая правда тех лет.

Но все же радостно видеть, что в той же газете школьникам первого класса рекомендуют читать Пушкина, а не «Коммунистический манифест»:

«…следующие отрывки из «Сказки о мертвой царевне и семи братьях» - отрывок о яблоке.

Из «Сказки о Царе Салтане» - отрывок со слов «Ветер по морю гуляет» до слов «Кораблю пристать велят». Для громкого чтения используйте «Сказку о рыбаке и рыбке».

Вот так, по сказкам Пушкина наш народ учился читать! Знаменательно, что до войны люди относились к книге с глубоким пиететом, к печатному слову вообще. Вот еще удивительный пример читательской жалобы, опубликованной в «Красной Карелии» 2 марта 1939 года:

«Республиканская библиотека продолжает ютиться в тесном, неприспособленном помещении, которое уже давно перестало удовлетворять самые минимальные потребности библиотеки и ее читателей».

Удивительно в этом письме именно то, что его написал Н.Коппан, сотрудник Наркомфина КАССР, да еще в соавторстве с инженером Л.Кенделем из проектной конторы Наркомхоза КАССР. Почему они адресовали свое письмо в газету как простые читатели? Неужели не могли внести предложение в собственные ведомства, которые отвечали именно за проектирование и финансирование строительства? Мы можем только предположить, что опубликованное в республиканской прессе письмо действительно было мощным фактором, влияющим на принятие решений, в т.ч. на правительственном уровне. Поэтому люди писали в газету, уверенные, что их чаяния не останутся без внимания.

Двадцатые годы прошлого века вместили в себя несколько целых эпох: период военного коммунизма, Нэпа, восстановления промышленности, индустриализации и коллективизации… В двадцатые окреп грубоватый рубленый новояз, пришедший на смену витиеватому классическому русскому языку. Но ведь была в новоязе особая энергетика, свойственная людям, у которых нет времени на рассусоливание вопросов бытия, это энергетика действия. Одновременно двадцатые – это годы не только массового похода в лучшее будущее, но еще и годы ожесточенной борьбы со всем старорежимным, в том числе интеллигенцией, физического уничтожения интеллектуальной элиты старой России. Речь идет не только о расстрелах и помещении в трудовые лагеря: непрерывный рост цен, задержки заработной платы очень тяжело сказались на положении учителей, библиотекарей, часть которых вообще потеряла работу, а это практически означало голодную смерть. В середине 1920-х годов положение куль­турных учреждений несколько окрепло, хотя уро­вень жизни большинства представителей интелли­генции оставался гораздо ниже, чем до революции. Эти печальные тенденции не миновали и советскую Карелию.

По секретным сводкам ГПУ 1923 года, «материальное положение совслужащих неважное, зарплата мизерная, в среднем получают по 7000 руб. в месяц дензнаками 1923 г., на которые безусловно при настоящей дороговизне существовать очень трудно» (3, л. 43). В период Нэпа денежное довольствие исчислялось параллельными курсами: советскими дензнаками, подверженными стремительной инфляции, и золотым рублем. Вот сводка ГПУ от 8 февраля 1924 года: «Производится выдача рабочим задолженности по 24 руб. товарных по курсу – 7887 руб. 25 коп. за рубль» (3, л. 47). Вообще, в 1924 году рабочие получали в среднем 30 рублей 37 коп. в месяц, а совслужащие – 12 рублей 60 коп. в золотом исчислении (3, лл. 48-49).

Насколько же сложно жили библиотекари, учителя и пр. служащие, которые получали в два раза меньше рабочих! Ведь и рабочие с их сравнительно «высокими» по тем временам зарплатами, буквально нищенствовали: «Материальное положение железнодорожных рабочих плохое. В особенности низкой квалификации. Нет одежды, обуви, ходят оборванные, почти голые и босые. Зарплата низкая, да и ту выдают несвоевременно, т.е. с большим опозданием» (3, л. 43). А как же тогда одевались и чем питались работники умственного труда?

И все-таки работа давала не только паек и некоторые социальные льготы, но и стимул к дальнейшей жизни. Работники Центральной областной (публичной) библиотеки наверняка ощущали собственную нужность. В середине 1920-х гг. большинство населения Петрозаводска было грамотным, особенно это касается детей и подростков, которые составляли 80 % посетителей библиотеки. «За 1926–1929 гг. число читателей библиотеки увеличилось более чем в 2 раза – с 4214 до 9908 человек, но доля взрослых подписчиков выросла незначительно. В 1929 г. публичную библиотеку посещали 1130 рабочих, 572 крестьянина, 329 ремесленников и кустарей» (1).

В 1924-25 гг. Карельская публичная библиотека имела следующие отделения:

В 6 уездных центральных библиотеках было по одному работнику, в Кеми 2, всего 7.

К концу отчетного периода имелось книг:

Двоякая цифра научно-академического отделения объясняется тем, что множество книг, свезенных в помещение Губернской (публичной) библиотеки в 1919 году из расформированных семинарских библиотек, так и не было зарегистрировано и обработано, а лежало, сваленное кучей в углу на первом этаже. В научно-академическом отделении были и старинные издания, например «комплект томов «Актов археографической экспедиции», «Актов исторических», «Сборников русского исторического общества», почти полный комплект «толстых» журналов с 1870-х гг. Гордость библиотеки составляли рукописи и старопечатные книги. Имелась хорошая коллекция старопечатных латинских книг XVII столетия, французские книги XVIII в., первое издание французской «Естественной истории» Бюффона. Книги по философии, богословию большинству читателей были недоступны, ими разрешалось пользоваться лишь для научной работы студентам и специалистам» (1).

В 1926 году в библиотеке открылись справочно-педагогическое и Голиковское отделения, а через год – Закаменское. Создание филиалов библиотеки диктовалось задачей «приближения книг к массам», поставленной перед библиотекой. Состав читателей филиалов действительно качественно отличался от состава посетителей отделов центрального здания библиотеки на Пушкинской,8.

Вот сравнительные сведения о составе читателей отделений Публичной библиотеки в 1928 году:

Закаменское отделение:

Образование: низшее (7 классов) – 206, среднее – 14, высшее – 1.

Краеведческое отделение:

Низшее – 8, среднее – 38, высшее – 20 (8, л. 18).

В 20-е годы школах, студенческих и трудовых коллективах организовывались кружки Друзей книги, в 1927 году сотрудники Голиковского отделения библиотеки устроили специальное совещание с персоналом 7 школы 1 ступени и совместно разработали график обслуживания этой школы книгоношством. Перед Голиковским отделением были также поставлены задачи:

«Обследовать коллектив мельницы ТПО и договориться с культкомом этого предприятия на предмет обслуживания их рабочих книгоношеством.

Войти в связь с культкомом Онегзавода на предмет приближения книги к рабочим этого предприятия.

Провести библиотечную пропаганду среди домашних хозяек, пользуясь районными делегатскими собраниями женщин.

Данный документ свидетельствует также о том, что в конце двадцатых не все дети школьного возраста, даже в Петрозаводске, посещали школу. А между тем библиотека ставила своей задачей расширять передвижную сеть обслуживания именно малокультурных производственных организаций и коллективов, в том числе городских ночлежек. Скорее всего книги перевозились на телеге. Вряд ли библиотеке выделили для этих целей автобус или машину.

Итак, передвижной библиотечный фонд обслуживал:

Карельский Егерский батальон, Исправдом (т.е. тюрьму – Я.Ж.), Бесовец, местком Исправдома, пожарную команду, артель ломовых извозчиков, столярную фабрику, спиртоводочный завод, пивоваренный завод, лесозавод «Октябрьская революция», пекарню, швейную мастерскую, Теруправление.

Передвижки ездили также в Машезеро, Сулажгору, Сельгу, Виданы, Верхний Бесовец.

Книгоноша посещал швейную мастерскую Горсовета, женское делегатское собрание, ликпункты, школу малограмотных, прачечную и артель грузчиков (Там же).

При комплектовании фонда библиотеки «ударным и внеочередным» считалось пополнение книгами по вопросам индустриализации страны, смычки города с деревней кооперации и обороны страны, а также сберегательных касс, приобретении госзнаков. При закупке книг старались не допускать беллетристики свыше 40 %, несмотря на то, что читатель повсеместно требовал художественную литературу, то есть просто «книжку почитать». С учетом невысокой культурой среднего читателя, особенно в производственных коллективах, фонд литературы формировался из следующего расчета:

В это же число включалось 15 % литературы чисто сельскохозяйственной тематики.

Библиотека получала все издания выпуска «Долой неграмотность» Всероссийской комиссии по ликвидации неграмотности, а также «Библиотеку работницы и крестьянки» (Там же).

В 1927 году вся страна широко отмечала десятилетие Октябрьской революции. К 18 октября 1927 года Карельская Публичная библиотека развернула в читальном зале большую академическую выставку в составе следующих отделов:

Перед Октябрем, Октябрь, Гражданская война и военный коммунизм, НЭП, Красная Армия и оборона СССР, коминтерн и профинтерн, восстановление промышленности, индустриализация страны, режим экономии и т.д.

Фасад здания библиотеки декорировали:

В 1927 году это была, безусловно, шикарная инсталляция, выражаясь современным термином. Наверняка библиотеке были выделены дополнительные средства, возможно, даже из федерального бюджета.

Буквально в каждом отчете двадцатых годов подчеркивается, что библиотека обслуживает в первую очередь детей рабочих в городе, в деревне – детей бедноты. Да, советская власть не жалела сил на то, чтобы приобщить к основам культуры мало­грамотные низы, и в то же самое время обрекала на непосильный труд на стройках социализма представителей интеллектуальной элиты. Под лозунгом очищения от «идейного хлама», протащенного в новую жизнь остатками недобитой интеллигенции, в сентябре 1928 г. научно-академическое отделение Центральной библиотеки вообще закрылось. «Среди вычищенных книг оказались произведения К. Каутского, Г. Гейне, В. Гете, А.С. Пушкина, М.Е. Салтыкова–Щедрина, Г. Успенского, далее были изъяты произведения Г.Гегеля, В.О.Ключевского, «Записки о революции» Н. Суханова, «Письма из деревни» А.Н. Энгельгардта» (1). Однако удивительно, что в 1928 году простой человек еще имел возможность публично выступать против советской цензуры. Так, в газете «Красная Карелия» от 14 сентября 1928 г. М. Гудошников недоумевал: «Почему гибнет академическая библиотека, имеющая ряд культурных ценностей? С чьего позволения попали «в немилость» и были изгнаны Гете, Пушкин, Салтыков, Гегель и др.? Почему Дарвина держат под замком?» Однако голос его никто не услышал, а в 1929 году уже во всей республике начался пересмотр книжных фондов. Практически все книги, изданные до 1928 года, не выдавались читателям как «устаревшие» и практически были утрачены. Изъятие «вредных книг» продолжалось до конца 1980-х годов, хотя и в меньшем объеме.

Очень интересный документ затерялся в отчетах Публичной библиотеки конца 20-х. Очевидно, из режима жесткой экономии библиотека печатала собственные документы на обороте уже использованных бумаг. Так в подшивке случайно оказалась критика «левацкого уклона» в педагогической науке. Несмотря на то, что идея и была раскритикована, тем менее существовал и такой взгляд на интеллигенцию: «Дать возможность прохождения пролетариату через всю сеть просвещения можно только одним путем – через уравнение всех с рабочими в труде, т.к. поднять рабочих и трудовое крестьянство, его многочисленные бедняцкие слои до положения привилегированного безделья невозможно» (5, л. 24). Что интересно, «леваки» прекрасно понимали, что малообразованную массу обучить и превратить в новую интеллигенцию не удастся в течение нескольких лет и даже десятилетий. Отсюда призыв уравнять «вшивых» интеллигентиков с пролетариатом, заставить взять в руки лопату. А ведь отголоски этой классовой ненависти к интеллигенции живы до сих пор…

В 1928-1929 гг. Публичная библиотека достигла рекордных цифр по охвату читателей и выдаче книг. В этот период отмечена «значительная работа, направленная к обслуживанию ударных социальных групп читателей» (6, л. 23). Проводились читки среди малограмотных и рабочих-сезонников, доклады на вечерах малограмотных. Особенной популярностью пользовался доклад «Семья, брак и половой вопрос», читались также доклады «Война и военная опасность», «Китай», с населением проводились беседы по темам «Парижская коммуна», «Посевная компания» и «Мобилизация средств», устраивались викторины по тем же темам – «Посевная компания» и «Мобилизация средств», а также читательские вечера по темам «Посевная компания» и «Современная поэзия», выставки, в т.ч. антипасхальная и по чистке партийных рядов (Там же). Библиотека выпускала собственную стенгазету «За книгу».

К началу тридцатых заметно оживилась деятельность финского отделения Публичной библиотеки за счет того, что из Финляндии и Канады прибывали в Карелию трудящиеся строить социализм, а из Москвы поступало много литературы на английском языке. Литературу на финском языке выписывали по каталогам ленинградского издательства «Кирья», а также по каталогам из Финляндии из расчета 30 % - литература для детей и подростков и 40 % - научные издания. Особое внимание уделялось литературе по индустриализации страны, подъему промышленности, вопросам кооперации и обороны (7, л. 4).

И все же библиотека не могла удовлетворить растущий спрос читателей. В октябре-декабре 1932 году по Голиковскому отделению были следующие цифры:

Взрослый абонемент: спрос – 110, удовлетворен – 12.

Детский абонемент: спрос – 135, удовлетворен – 35 ( 9, л. 57).

Очевидно, имеются в виду какие-то определенные издания, заказанные детьми и взрослыми в Голиковском отделении и предоставленные им в мизерном количестве.

В начале тридцатых годов на библиотеку была возложена миссия пропаганды достижений (и разъяснения неуспехов) советского строительства. Библиотекари выходили в производственные коллективы с лекцией на тему «Когда и как мы избавимся от наших продовольственных затруднений?» (Там же, л. 19). Трудящимся разъясняли, в чем основная причина наших затруднений, почему ощущается недостаток в снабжении мясом, жирами и овощами, когда и как он будет ликвидирован, почему не хватает мануфактуры, обуви, резиновых изделий и т.д. Вероятно, лекторы уповали на враждебное окружение, повсеместное вредительство и недостаток сознательности, приводили какие-то оптимистические цифры, что недостаток в снабжении будет ликвидирован уже к концу пятилетки… Очень жалко и лекторов, и слушателей, которые наверняка надеялись, что нужно потерпеть еще чуть-чуть, и жизнь наконец наладится… увы!

Знаменательно, что в архиве нет данных по Публичной библиотеке после 1933 года. Есть отрывочные сведения за 1940-ой, а дальше хроника возобновляется только в 1944-ом.

«Книжное богатство, исчислявшееся в 31 тысячу томов, сильно увеличилось, но, благодаря стечению обстоятельств, оказалось в крайне бедственном положении. Перевозка книг производилась согласно постановлению Губисполкома от 28 Х11 1918 г. коммунистическим комсомолом. В результате явилась хаотическая куча книг в большом зале читальни, такая же куча на дворе, а вокруг – частью с побитыми стеклами, частью вдребезги разбитые – великолепные книжные шкафы Семинарской библиотеки». (1, л. 49)

Надо полагать, что книги, перевезенные из Семинарской библиотеки, качественно отличались от новых поступлений советского периода. Из Семинарии в Губернскую библиотеку-читальню переехали русская и мировая классика, а также сочинения Гегеля и других предшественников марксистской философии – «помилованные» новой властью именно по этой причине. А вот список новых поступлений, переданных в библиотеку Комиссариатом народного просвещения:

1. Бакс, Белфорт и Квич, Г. Социалистический катехизис.

2. Белочкин, И. Земля и воля трудовому народу.

3. Быховский, Н.Я. Народно-правовые основы земельного порядка.

4. 3. Вихлеев, П. Как уравнять пользование землей. (Там же, лист 5)

И прочая политическая литература в основном в виде брошюр.

В пояснении к смете библиотечных расходов на 1919 год заведующий библиотекой также обращал внимание на необходимость получения свежих газет и журналов:

«Библиотека-читальня, организуемая в плане книжной сокровищницы, долженствующая стать центральным книгохранилищем губернии, по существу своему должна поддерживать непрерывный контакт в своей области (печатное слово) с текущим моментом: для поддержания этого контакта периодические издания едва ли не являются большей ценностью, чем новые книги». (Там же, л. 46)

Наверняка выражения, которые сейчас выглядят немного высокопарными: «книжное богатство» и «книжная сокровищница» - для заведующего библиотекой Толмачева были далеко не метафорами. Не будем забывать, что в 1919 году Петрозаводск находился «в кольце врагов», выражаясь советским штампом, и даже подвергался авианалетам. На этом фоне жалобы заведующего на разбитые шкафы выглядят довольно странно, но что интересно, они были услышаны Народным комиссариатом образования и шкафы отремонтированы. А. Толмачев, вероятно, воспринимал себя в качестве Хранителя вверенных ему сокровищ и честно исполнял возложенную на него миссию. Надо сказать, что в трудные времена самыми стойкими неожиданно оказываются люди вроде бы неприспособленные к бытовым неудобствам – держатся они благодаря привязке к духовным ценностям, которые не подвержены тлению. Книги, конечно, тлеют и горят в огне, но миссия библиотекаря в любые времена все же духовная.

В 1919 году проблема состояла еще и в подборе сотрудников. Людей, способных к библиотечной службе, в Петрозаводске практически не было, однако брали далеко не всех желающих. Вот, к примеру, заявление о приеме на работу гражданина Сергея Чудова (орфография оригинала сохранена):

«Заведывающему губернской библиотекой-читальней

Прошу об определении меня в должность библиотекаря вверенной Вам библиотеки.

Я окончил 8 классов гимназии и 3 семестра Варшавского университета.

Стою на плотформе партии коммунистов-большевиков.

4 февраля 1919 г.» (Там же, л. 19)

По какой причине Чудова на работу не приняли (он так не появился в списке сотрудников), теперь уже никто не скажет. Возможно, на решение повлияла ущербная орфография, однако в 1919 году даже заведующий Внешкольным отделом Наробраза тов. Парфенов именовал себя «заведывающим». Вообще, «заведывающим» был буквально каждый второй начальник Наробраза, хотя есть вероятность, что это вина ведомственной машинистки, однако, собственноручно подписывая документы, никто из начальников неправильность не исправлял. К чести А.Толмачева, он все-таки называл себя «заведующим».

В том же 1919 году заведующего Губернской библиотекой-читальней А.Толмачева призвали в армию (это означает, что ему еще на тот момент еще не исполнилось 45 лет), и дальнейшая судьба его неизвестна. (Там же, л. 137)

Итак, с 15 августа 1919 года заведование Губернской библиотекой-читальней принял Владимир Александрович Богданов, бывший зав. университетской библиотекой. Судя по каллиграфическому почерку, человек основательный, уравновешенный – строчки писаны как по линейке, с одинаковым нажимом и наклоном. Очевидно, его назначение кому-то сильно не понравилось, поскольку уже 18 августа 1919 года он был вынужден оправдываться перед Комиссариатом народного образования по поводу поступившей на него жалобы «О взаимосношениях Губернской библиотеки с библиотекой Народного университета» (в т.ч. денежных), т.е. практического обвинения в коррупции. (Там же, л.71) Надо сказать, что возникшее было разбирательство пресекли достаточно мудро:

«2 сентября 1919 г. во Внешний подотдел Губ.отд. народного образования,

Копия в Губ.библиотеку-читальню

Вследствие отношения губернской библиотеки-читальни от 18 авг. с.г. за № 164. адресованного во внешкольный подотдел. Предлагается дальнейшую переписку прекратить как не относящуюся к действительному делу. Прав тот, кто, избегая канцелярской волокиты, работает, не считаясь с инстанциями, для пользы дела.

Заведывающий Губ.отделом Парфенов». (Там же, л. 74)

В том же 1919 году время было разработано Положение об управлении Губернской библиотекой-читальней, которое предписывало, что:

1. Губернская библиотека-читальня находится в ведении Губернского отдела народного образования.

2. Общее заведование библиотекой-читальней, имуществом, помещением, внутренним порядком и деятельностью библиотеки-читальни лежит на Внешнем подотделе Губ.отдела Народного просвещения, непосредственно же всем этим ведает Заведующий библиотекой и библиотечный Совет.

Заведовать библиотекой могло лицо с образованием не ниже среднего или специального педагогического и, насколько возможно, с подготовкой к библиотечному делу. (Там же, л. 71)

В 1919 году Библиотечный совет из представителей общественности так и не был создан. Очевидно, на повестке дня оказались более важные первоочередные дела, например, ремонт помещения библиотеки, который обошелся по ноябрьской смете 1919 года в 36388 р. 53 коп. (Там же, л. 89). Ремонт включал в себя побелку стен, переборку и окраску полов, а также постройку «уборной на 2 очка по проекту зодчего Федотова». В итоге здание получило 5 чистых комнат на втором этаже и два зала внизу, которые отапливались 10 печами. (Там же, л. 5).

В середине 1919 года в Губернской библиотеке-читальне работали:

Богданов Владимир Александович – зав.библиотекой,

Вебер Георгий Федорович – библиотекарь,

Леонтьева Людмила Васильевна – библиотекарь,

Неелова Софья Петровна – библиотекарь,

Талалинев Василий Павлович – сторож-курьер (Там же, л. 80)

Вдобавок было еще трое вольнонаемных переписчиков (то есть работающих по договору в современном понимании).

К концу 1919 года штат библиотеки несколько расширился, а вот библиотекарь Г.Ф. Вебер был призван в армию и записан с 1 октября в особую роту лыжников, должность его некоторое время оставалась вакантной.

Известно также, что сотрудники Губернской библиотеки-читальни имели следующее образование:

Зав.библиотекой В.А.Богданов окончил историко-филологический институт по словесному отделению. Более двенадцати лет служил преподавателем словесности и библиотекарем фундаментальной библиотеки мужской гимназии.

Библиотекарь Леонтьева Людмила Васильевна окончила в 1919 году Институт внешкольного образования по книжно-библиотечному отделению.

Библиотекарь Мегерская Анна Степановна окончила двухклассное училище, заведовала два года и три месяца книжным киоском Мурманской железной дороги.

Помощник библиотекаря Веселовская Наталья Александровна училась в последнем классе народной школы второй ступени.

Трое вольнонаемных переписчиков окончили гимназию или училище.

Сторож Талалинин Василий Павлович образования не имел, но был грамотным. (Там же, л. 127)

Что касается жалованья, то было оно невелико, как, впрочем, у всех советских служащих. С сентября 1919 года, после незначительного повышения окладов, зав.библиотекой получал 5100 рублей, библиотекари – 4650 рублей, сторож-курьер – 2310 рублей (Там же, л. 109). Величина жалованья вольнаемных переписчиков равнялась 1000 рублей – сумма по тем временам мизерная, поэтому В.А.Богданов неоднократно подавал заявления в счетно-финансовый отдел Наробраза «Об увеличении содержания вольнонаемных служащих библиотеки с 1000 рублей до 1500 рублей, ввиду увеличения ставок всем советским служащим и невозможности найти желающих работать за 1000 рублей». (Там же, л. 102) Эти заявления удовлетворены не были.

Условия, в которых приходилось работать библиотекарям, характеризует карандашная надпись поверх требовательной ведомости на выдачу содержания за май и июнь 1919 года: «В случае эвакуации» (Там же, л. 44).

Пограничное состояние материи и духа ощущается практически во всех библиотечных документах 1919 года, несмотря на то, что велась обычная библиотечная работа и даже следующая статистика: в библиотеке числилось 2746 читателей, общее количество посещений – 4432, было выдано 10311 книг (2, л. 2). Возможно, военные действия представлялись служащим библиотеки чем-то вроде стихийного бедствия, которое рано или поздно должно кончиться – ведь и дождь не может длиться вечно. По крайней мере, в переписке В.А.Богданова с руководящими инстанциями ощущается некоторое выпадение из ситуации или, напротив, нежелание вникнуть в ситуацию военного времени:

«Во внешний подотдел Губернаробраза

Сообщаю, что ввиду значительного в последнее время спроса со стороны красноармейцев книг и быстрого и неожиданного перемещения военных частей из одного места в другое. Я срочно обратился в Коллегию Губернаробраза с просьбой указать мне меры для предохранения книжного богатства библиотеки от возможных утрат.

Зав. Губбибчит. Богданов» (1, л. 101)

Судя по всему, жалоба не имела существенного воздействия, поскольку 13 июля 1920 в Политотдел Междуозерного района, куда были переброшены воинские части, отправилось подобное письмо:

«Красноармейцами и матросами ушедших из Петрозаводска воинских частей не было возвращено много книг, взятых из Губернской библиотеки-читальни (по прибл. подсчету не менее 700). Обращая внимание Полиотдела на это крайне печальное явление, Внешний подотдел просит принять против повторения этого меры, а со своей стороны предлагает заранее извещать о предполагаемом уходе частей, чтобы дать возможность Губернской библиотеке получить взятые из нее книги.

Вр. зав. Внешним подотделом» ( Там же, л. 188)

Части Красной армии покушались и на само здание Губернской библиотеки. Предполагалось перевезти фондохранилище в другое место, чтобы освободить первый этаж библиотеки под госпиталь. Здание все-таки отстояли не без помощи Наробраза:

«Телеграмма. Москва. Остоженка. Наркомпрос.

Под команду выздоравливающих красноармейцев жилищный отдел занимает часть губернской библиотеки.

Прошу немедленного распоряжения об отмене. Иначе грозит опасность всей библиотеке, состоящей свыше пятидесяти тысяч томов.

Зав.губнаробразом Парфенов» (Там же, л. 198)

Вероятно, товарищ Парфенов намеренно преувеличил число единиц хранения Губернской библиотеки, т.к. даже по данным 1925 года в библиотеке находилось всего 34 тысячи томов ( 2, л. 2). А может, он посчитал и книги, вывезенные из бывшей мужской семинарии и еще незарегистрированные. Как бы там ни было, но 1919 год Губернская библиотека-читальня завершила без потерь, однако случились новые испытания, каковые читателю современному действительно сложно представить. Вот, 27 декабря 1919 года заведующий В.А.Богданов направляет в Потребительское общество письмо следующего содержания:

«Губернская библиотека-читальня поставлена в критическое положение ввиду невозможности вывести купленные на городском складе дрова.

Возчики соглашаются вывезти их при условии, если им дадут, кроме денег, 20 фун. хлеба.

Так как отсутствие отопления грозит не только закрытием библиотеки, но и порчей книжного богатства, то Петрозаводский отдел народного образования просит разрешения получить 20 фунтов хлеба для выдачи им возчикам для перевозки дров». (Там же, л. 146)

Воистину слезы невольно набегают на глаза, когда читаешь, что «товарищ заведывающий» просит хлеба не для того, чтобы насытиться самому, а чтобы отопить помещение библиотеки и спасти «книжное богатство» от неминуемой гибели. Но поскольку летопись Губернской библиотеки-читальни продолжается и в двадцатые годы, мы можем быть уверены, что хлеб ему в ту голодную зиму все-таки выписали.